Page 366 - Донские рассказы

Во взгляде, прозрачном и неуловимом, почудилась Гавриле усмешка, беззлобно-простая.
– А ребята?

– Энти того… закопали их на плацу.
Молча пошевелил по одеялу пальцами и перевел взгляд на некрашеные доски потолка.

– Звать-то тебя как будем? – спросил Гаврила. Голубые с прожилками веки устало
опустились.

– Николай.
– Ну, а мы Петром кликать будем… Сын у нас был… Петро… – пояснил Гаврила.

Подумав, хотел еще о чем-то спросить, но услышал ровное, в нос дыхание и, удерживая
руками равновесие, на цыпочках отошел от кровати.

Жизнь возвращалась к нему медленно, словно нехотя. На другой месяц с трудом
поднимал от подушки голову, на спине появились пролежни.

С каждым днем с ужасом чувствовал Гаврила, что кровно привязывается к новому
Петру, а образ первого, родного, меркнет, тускнеет, как отблеск заходящего солнца на
слюдяном оконце хаты. Силился вернуть прежнюю тоску и боль, но прежнее уходило все
дальше, и ощущал Гаврила от этого стыд и неловкость… Уходил на баз, возился там
часами, но, вспомнив, что с Петром у кровати сидит неотступно старуха, испытывал
ревнивое чувство. Шел в хату, молча топтался у изголовья кровати, негнущимися
пальцами неловко поправлял наволочку подушки и, перехватив сердитый взгляд
старухи, смирно садился на скамью и притихал.

Старуха поила Петра сурчиным жиром, настоем целебных трав, снятых весною, в
майском цвету. От этого ли или от того, что молодость брала верх над немощью, но раны
зарубцевались, кровь красила пополневшие щеки, лишь правая рука с изуродованной у
предплечья костью срасталась плохо: как видно, отработала свое.
Но все же на второй неделе поста в первый раз присел Петро на кровати сам, без
посторонней помощи, и, удивленный собственной силой, долго и недоверчиво улыбался.
Ночью в кухне, покашливая на печке, шепотом:

– Ты спишь, старая?
– А что тебе?

– На ноги подымается наш… Ты завтра из сундука Петровы шаровары достань…
Приготовь всю амуницию… Ему ить надеть нечего.

– Сама знаю! Я ить надысь достала.
– Ишь ты, проворная!.. Полушубок-то достала?

– Ну, а то телешом, что ли, парню ходить!
Гаврила повозился на печке, чуть было задремал, но вспомнил и, торжествуя, поднял
голову:
– А папах? Папах небось забыла, старая гусыня?

– Отвяжись! Мимо сорок разов прошел и не спотыкнулся, вон на гвозде другой день
висит!..

Гаврила досадливо кашлянул и примолк.
Расторопная весна уже турсучила Дон. Лед почернел, будто источенный червями, и
ноздревато припух. Гора облысела. Снег ушел из степи в яры и балки. Обдонье млело,
затопленное солнечным половодьем. Из степи ветер щедро кидал запахи воскресающей
полынной горечи.