Page 384 - Донские рассказы

немедленно стреляли. К вечеру мы были уже в лагере для военнопленных.
Двор какой-то МТС был густо огорожен колючей проволокой. Внутри плечом к плечу
стояли пленные. Нас сдали охране лагеря, и те прикладами винтовок загнали нас за
огорожу. Сказать, что этот лагерь был адом, – значит, ничего не сказать. Уборной не
было. Люди испражнялись здесь же и стояли и лежали в грязи и в зловонной жиже.
Наиболее ослабевшие вообще уже не вставали. Воду и пищу давали раз в сутки. Кружку
воды и горсть сырого проса или прелого подсолнуха, вот и все. Иной день совсем
забывали что-либо дать…
Дня через два пошли сильные дожди. Грязь в лагере растолкли так, что бродили в ней по
колено. Утром от намокших людей шел пар, словно от лошадей, а дождь лил не
переставая… Каждую ночь умирало по нескольку десятков человек. Все мы слабели от
недоедания с каждым днем. Меня вдобавок мучили раны.

На шестые сутки я почувствовал, что у меня еще сильнее заболело плечо и рана на
голове. Началось нагноение. Потом появился дурной запах. Рядом с лагерем были
колхозные конюшни, в которых лежали тяжелораненые красноармейцы. Утром я
обратился к унтеру из охраны и попросил разрешения обратиться к врачу, который, как
сказали мне, был при раненых. Унтер хорошо говорил по-русски. Он ответил: «Иди,
русский, к своему врачу. Он немедленно окажет тебе помощь».
Тогда я не понял насмешки и, обрадованный, побрел к конюшне.

Военврач третьего ранга встретил меня у входа. Это был уже конченый человек. Худой
до изнеможения, измученный, он был уже полусумасшедшим от всего, что ему пришлось
пережить. Раненые лежали на навозных подстилках и задыхались от дикого зловония,
наполнявшего конюшню. У большинства в ранах кишели черви, и те из раненых, которые
могли, выковыривали их из ран пальцами и палочками… Тут же лежала груда умерших
пленных, их не успевали убирать.
«Видели? – спросил у меня врач. – Чем же я могу вам помочь? У меня нет ни одного
бинта, ничего нет! Идите отсюда, ради бога, идите! А бинты ваши сорвите и присыпьте
раны золой. Вот здесь у двери – свежая зола».
Я так и сделал. Унтер встретил меня у входа, широко улыбаясь. «Ну, как? О, у ваших
солдат превосходный врач! Оказал он вам помощь?» Я хотел молча пройти мимо него, но
он ударил меня кулаком в лицо, крикнул: «Ты не хочешь отвечать, скотина?!» Я упал, и
он долго бил меня ногами в грудь и в голову. Бил до тех пор, пока не устал. Этого
фашиста я не забуду до самой смерти, нет, не забуду! Он и после бил меня не раз. Как
только увидит сквозь проволоку меня, приказывает выйти и начинает бить, молча,
сосредоточенно…
Вы спрашиваете, как я выжил?
До войны, когда я еще не был механиком, а работал грузчиком на Каме, я на разгрузке
носил по два куля соли, в каждом – по центнеру. Силенка была, не жаловался, к тому же
вообще организм у меня здоровый, но главное – это то, что не хотел я умирать, воля к
сопротивлению была сильна. Я должен был вернуться в строй бойцов за Родину, и я
вернулся, чтобы мстить врагам до конца!
Из этого лагеря, который являлся как бы распределительным, меня перевели в другой
лагерь, находившийся километрах в ста от первого. Там все было так же устроено, как и
в распределительном: высокие столбы, обнесенные колючей проволокой, ни навеса над
головой, ничего. Кормили так же, но изредка вместо сырого проса давали по кружке
вареного гнилого зерна или же втаскивали в лагерь трупы издохших лошадей,
предоставляя пленным самим делить эту падаль. Чтобы не умереть с голоду, мы ели – и
умирали сотнями… Вдобавок ко всему в октябре наступили холода, беспрестанно шли
дожди, по утрам были заморозки. Мы жестоко страдали от холода. С умершего
красноармейца мне удалось снять гимнастерку и шинель. Но и это не спасало от холода,
а к голоду мы уже привыкли…
Стерегли нас разжиревшие от грабежей солдаты. Все они по характеру были сделаны на
одну колодку. Наша охрана на подбор состояла из отъявленных мерзавцев. Как они, к
примеру, развлекались: утром к проволоке подходит какой-нибудь ефрейтор и говорит