Page 390 - Донские рассказы

Он положил на колени большие темные руки, сгорбился. Я сбоку взглянул на него, и мне
стало что-то не по себе… Видали вы когда-нибудь глаза, словно присыпанные пеплом,
наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть? Вот такие
глаза были у моего случайного собеседника.

Выломав из плетня сухую искривленную хворостинку, он с минуту молча водил ею по
песку, вычерчивая какие-то замысловатые фигуры, а потом заговорил:
– Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: «За что же
ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказнила?» Нету мне ответа ни в темноте,
ни при ясном солнышке… Нету и не дождусь! – И вдруг спохватился: ласково
подталкивая сынишку, сказал: – Пойди, милок, поиграйся возле воды, у большой воды
для ребятишек всегда какая-нибудь добыча найдется. Только, гляди, ноги не промочи!
Еще когда мы в молчании курили, я, украдкой рассматривая отца и сынишку, с
удивлением отметил про себя одно, странное на мой взгляд, обстоятельство. Мальчик
был одет просто, но добротно: и в том, как сидела на нем подбитая легкой, поношенной
цигейкой длиннополая курточка, и в том, что крохотные сапожки были сшиты с
расчетом надевать их на шерстяной носок, и очень искусный шов на разорванном когда-
то рукаве курточки – все выдавало женскую заботу, умелые материнские руки. А отец
выглядел иначе: прожженный в нескольких местах ватник был небрежно и грубо
заштопан, латка на выношенных защитных штанах не пришита как следует, а скорее
наживлена широкими, мужскими стежками; на нем были почти новые солдатские
ботинки, но плотные шерстяные носки изъедены молью, их не коснулась женская рука…
Еще тогда я подумал: «Или вдовец, или живет не в ладах с женой».

Но вот он, проводив глазами сынишку, глухо покашлял, снова заговорил, и я весь
превратился в слух:

– Поначалу жизнь моя была обыкновенная. Сам я уроженец Воронежской губернии, с
тысяча девятьсотого года рождения. В Гражданскую войну был в Красной Армии, в
дивизии Киквидзе. В голодный двадцать второй год подался на Кубань, ишачить на
кулаков, потому и уцелел. А отец с матерью и сестренкой дома померли от голода.
Остался один. Родни – хоть шаром покати, – нигде, никого, ни одной души. Ну, через год
вернулся с Кубани, хатенку продал, поехал в Воронеж. Поначалу работал в плотницкой
артели, потом пошел на завод, выучился на слесаря. Вскорости женился. Жена
воспитывалась в детском доме. Сиротка. Хорошая попалась мне девка! Смирная,
веселая, угодливая и умница, не мне чета. Она с детства узнала, почем фунт лиха стоит,
может, это и сказалось на ее характере. Со стороны глядеть – не так уж она была из себя
видная, но ведь я-то не со стороны на нее глядел, а в упор. И не было для меня красивей
и желанней ее, не было на свете и не будет!

Придешь с работы усталый, а иной раз и злой, как черт. Нет, на грубое слово она тебе не
нагрубит в ответ. Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, бьется, чтобы и при малом
достатке сладкий кусок тебе сготовить. Смотришь на нее и отходишь сердцем, а спустя
немного обнимешь ее, скажешь: «Прости, милая Иринка, нахамил я тебе. Понимаешь, с
работой у меня нынче не заладилось». И опять у нас мир, и у меня покой на душе. А ты
знаешь, браток, что это означает для работы? Утром я встаю как встрепанный, иду на
завод, и любая работа у меня в руках кипит и спорится! Вот что это означает – иметь
умную жену-подругу.
Приходилось кое-когда после получки и выпивать с товарищами. Кое-когда бывало и так,
что идешь домой и такие кренделя ногами выписываешь, что со стороны небось глядеть
страшно. Тесна тебе улица, да и шабаш, не говоря уже про переулки. Парень я был тогда
здоровый и сильный, как дьявол, выпить мог много, а до дому всегда добирался на своих
ногах. Но случалось иной раз и так, что последний перегон шел на первой скорости, то
есть на четвереньках, однако же добирался. И опять же ни тебе упрека, ни крика, ни
скандала. Только посмеивается моя Иринка, да и то осторожно, чтобы я спьяну не
обиделся. Разует меня и шепчет: «Ложись к стенке, Андрюша, а то сонный упадешь с
кровати». Ну, я как куль с овсом, упаду, и все поплывет перед глазами. Только слышу
сквозь сон, что она по голове меня тихонько гладит рукою и шепчет что-то ласковое,
жалеет, значит…
Утром она меня часа за два до работы на ноги подымет, чтобы я размялся. Знает, что на
похмелье я ничего есть не буду, ну, достанет огурец соленый или еще что-нибудь по