Page 43 - Донские рассказы

Николай прислушался: в хуторе стояла нехорошая тишина, слышался только
удаляющийся шум автомашин да беззаботное воркование горлинки, но вскоре с запада
донесся знакомый, стонущий гул артиллерийской стрельбы.
– Улыбнулись нам раки! – с отчаянием в голосе воскликнул Лопахин и замысловато, по-
шахтерски выругался.
Раков действительно не удалось доварить. Через несколько минут полк подняли по
тревоге. Капитан Сумсков бегло оглядел построившихся красноармейцев и, подергивая
контуженной головой, слегка волнуясь, сказал:
– Товарищи! Получен приказ: занять оборону на высоте, находящейся за хутором, на
скрещении дорог. Оборонять высоту до подхода подкреплений. Задача ясна? За
последние дни мы много потеряли, но сохранили знамя полка, надо сохранить и честь
полка. Держаться будем до последнего!

Полк выступил из хутора. Звягинцев толкнул Николая локтем и, оживленно блестя
глазами, сказал:

– В бой идти со знаменем – это подходяще, а уж отступать с ним – просто не дай бог! За
эти дни так оно мне глаза намозолило, что я не раз думал: «Хоть бы его Петьке
Лисиченко отдали, чтобы он его с собой при кухне тайком вез, а то идем к противнику
спиной и со знаменем». Даже как-то конфузно перед людями было и за себя и за это
знамя… – Он помолчал немного и спросил: – Как предполагаешь, устоим?

Николай пожал плечами, уклончиво ответил:
– Надо бы устоять. – А про себя подумал: «Вот она, романтика войны! От полка остались
рожки да ножки, сохранили только знамя, несколько пулеметов и противотанковых
ружей да кухню, а теперь вот идем становиться заслоном… Ни артиллерии, ни
минометов, ни связи. Интересно, от кого капитан получил приказ? От старшего по
званию соседа? А где он, этот сосед? Хотя бы зенитчики поддержали нас в случае
танковой атаки, но они, наверное, потянутся к Дону прикрывать переправу. А чего,
собственно, они околачивались в этом хуторе? Все устремились к Дону, по степям бродят
какие-то дикие части, обстановки не знает, должно быть, и сам командующий фронтом,
и нет сильной руки, чтобы привести все это в порядок… И вот всегда такая чертовщина
творится при отступлении!»
На минуту Николай тревожно подумал: «А что, если окружат, навалятся большим
количеством танков, а подкрепления при этой неразберихе не успеют подойти?»

Но настолько сильна была горечь перенесенного поражения, что даже эта пагубная
мысль не вызвала в его сознании страха, и, мысленно махнув на все рукой, он с веселой
злостью подумал: «Э, да черт с ним! Скорее к развязке! Если успеем окопаться – на
фрицах сегодня отыграемся! Ох, и отыграемся же! Лишь бы патронов хватило. Народ
остался в полку бывалый, большинство – коммунисты, и капитан хорош – продержимся!»

Около ветряной мельницы босой белоголовый мальчик, лет семи, пас гусей, он подбежал
поближе к дороге, остановился, чуть шевеля румяными губами, восхищенно
рассматривая проходивших мимо красноармейцев. Николай пристально посмотрел на
него и в изумлении широко раскрыл глаза: до чего же похож! Такие же, как у старшего
сынишки, широко поставленные голубые глаза, такие же льняные волосы… Неуловимое
сходство было и в чертах лица, и во всей небольшой, плотно сбитой фигурке. Где-то он
теперь, его маленький, бесконечно родной Николенька Стрельцов? Захотелось еще раз
взглянуть на мальчика, так разительно похожего на сына, но Николай сдержался: перед
боем не нужны ему воспоминания, от которых размякает сердце. Он вспомнит и
подумает о своих осиротелых детишках и об их плохой матери не в последнюю минуту,
как принято писать в романах, а после того, как отбросят немцев от безымянной высоты.
А сейчас автоматчику Николаю Стрельцову надо плотнее сжать губы и постараться
думать о чем-либо постороннем, так будет лучше…

Некоторое время взволнованный Николай шел, глядя прямо перед собой невидящими
глазами и тщетно стараясь восстановить в памяти, сколько осталось у него в вещевом
мешке патронов, но потом все же не выдержал искушения, оглянулся: мальчик,
пропустив колонну, все еще стоял у дороги, смотрел красноармейцам вслед и робко,