Page 44 - Донские рассказы

прощально помахивал поднятой над головой загорелой ручонкой. И снова, так же, как и
утром, неожиданно и больно сжалось у Николая сердце, а к горлу подкатил трепещущий
горячий клубок.
Высушенная солнцем целинная земля на высоте была тверда, как камень. Лопатка с
трудом вонзалась в нее на несколько сантиметров, откалывая мелкие, крошащиеся
куски, оставляя на месте среза глянцевито-блестящий след.
Бойцы окапывались с лихорадочной поспешностью. Недавно пролетел немецкий
разведчик. Он сделал круг над высотой, не снижаясь, дал две короткие пулеметные
очереди и ушел на восток.

«Теперь вскорости жди гостей», – заговорили красноармейцы.
Николай вырыл обчин глубиною в колено, выпрямился, чтобы перевести дух.
Неподалеку окапывался Звягинцев. Гимнастерка на спине его стала влажной и темной,
по лицу бисером катился пот.
– Это не земля, а увечье для народа! – сказал он, бурно дыша, вытирая рукавом багровое
лицо. – Ее порохом рвать надо, а не лопаткой ковырять. Спасибо хоть немец не
нажимает, а то, под огнем лежа, в такую землю не сразу зароешься.

Николай прислушался к стихавшему вдали орудийному гулу, а потом, отдохнув немного,
снова взялся за лопатку.

В глаза и ноздри лезла едкая пыль, тяжко колотилось сердце, и трудно было дышать. Он
вырыл окоп глубиною почти в пояс, когда почувствовал вдруг, что без передышки уже не
в состоянии выбросить со дна ямы отрытую землю, и, с остервенением сплюнув
хрустевший на зубах песок, присел на край окопа.
– Ну как, доходная работенка? – спросил Звягинцев.

– Вполне.
– Вот, Микола, война так война! Сколько этой землицы лопаткой перепашешь, прямо
страсть! Считаю так, что на фронте я один взрыл ее не меньше, чем колесный трактор за
сезон. Ни в какие трудодни нашу работу не уложишь!
– А ну, кончай разговоры! – строго крикнул лейтенант Голощеков, и Звягинцев с не
присущей ему ловкостью нырнул в окоп.
Часам к трем пополудни окопы были отрыты в полный рост. Николай нарвал охапку
сизой мелкорослой полыни, тщательно замаскировал свою ячейку, в выдолбленную в
передней стенке нишу сложил диски и гранаты, в ногах поставил развязанный вещевой
мешок, где рядом с немудреным солдатским имуществом россыпью лежали патроны, и
только тогда внимательно осмотрелся по сторонам.
Западный склон высоты полого спускался к балке, заросшей редким молодым дубняком.
Кое-где по склону зеленели кусты дикого терна и боярышника. Два глубоких оврага,
начинаясь с обеих сторон высоты, соединялись с балкой, и Николай успокоенно подумал,
что с флангов танки не пройдут.

Жара еще не спала. Солнце по-прежнему нещадно калило землю. Горький запах
вянущей полыни будил неосознанную грусть. Устало привалившись спиной к стенке
окопа, Николай смотрел на бурую, выжженную степь, густо покрытую холмиками старых
сурчиных нор, на скользившего над верхушками ковыля такого же белесого, как ковыль,
степного луня. В просветах между стебельками полыни виднелась непроглядно густая
синева неба, а на дальней возвышенности в дымке неясно намечались контуры
перелесков, отсюда казавшихся голубыми и словно бы парящими над землей.

Николая томила жажда, но он отпил из фляги только один глоток, зная по опыту, как
дорога во время боя каждая капля воды. Он посмотрел на часы. Было без четверти
четыре. В томительном ожидании прошло еще с полчаса. Николай жадно докуривал
вторую папиросу, когда послышался далекий гул моторов. Он рос, ширился и звучал все
отчетливее и грознее, этот перекатывающийся, низко повисший над землею гром. По
проселку, прихотливо извивавшемуся вдоль балки, длинным серым шлейфом потянулась