Page 151 - Собрание рассказов

сердце — она стояла с полотенцем наготове; он улегся на расстеленный халат, и она
раскурила для него сигарету, отвинтила крышку фляги. Потом тоже легла и, опершись на
локоть, улыбаясь ему, стала вытирать полотенцем его мокрые волосы, пока он отдувался,
дожидаясь, когда же утихнет и успокоится сердце. Меж ними и водой и вдоль по всему
пляжу, сколько хватал глаз, непрерывно проходили купальщики — молодые: на юношах —
плавки, на девушках — немногим больше; с бронзовыми, нескованными телами. Ему,
простертому внизу, чудилось, будто они шагают по кромке мира, заселенного лишь ими да
их единоплеменниками, а он в свои сорок восемь — забытый, последний, кто остался в
живых из иного племени и народа; они же — предтечи нового племени, еще не виданного на
земле: мужчины и женщины, неподвластные годам, прекрасные, как боги и богини, — и с
разумом младенцев. Он быстро повернул голову и оглядел женщину, лежащую рядом, —
спокойное лицо, мудрые, улыбчивые глаза, пористая кожа, увядающие виски, седина у
корней отросших, крашеных волос; ноги, испещренные под кожей бессчетными лиловатыми
жилками.
— Ты всех их лучше! — вскричал он. — Для меня ты лучше их всех!

III

Садовник-японец, не снявши шляпу, стоял и стучал в стекло, и манил к себе пальцем, и
корчил немыслимые рожи, пока старая миссис Юинг наконец не вышла к нему. Он держал
дневной выпуск газеты с черным заголовком: «ДЕВИЦА ЛАЛИР УЧИНЯЕТ СКАНДАЛ В
ЗАЛЕ СУДА».
— Нате вот, — сказал японец. — Читайте, пока я закрою воду.
Но она отказалась; лишь постояла на тихом, ласковом солнце, среди несметного и
яростного цветения, и спокойно поглядела на заголовок, даже не взяв газеты в руки, — вот и
все.
— Я нынче, пожалуй, не стану смотреть газету, — сказала она. — На все равно,
спасибо.
Она возвратилась в гостиную. Не считая стула, здесь все оставалось в точности как в
тот день, когда она впервые увидела эту комнату, когда сын привел ее сюда и сказал, что
отныне дом ее здесь, а невестка и внуки — отныне ее семья. Здесь мало что изменилось, и о
том, что все-таки изменилось, ее сын ничего не ведал, да и в этом немногом столько времени
ничего больше не менялось — она уж запамятовала, когда в последний раз доложила к
накопленному еще одну монету. Опустила в фарфоровую вазу на каминной доске. Что там и
сколько, она знала досконально и, однако, сняла вазу, села на стул, привезенный в такую
даль из Небраски, и вытряхнула себе на колени монеты вместе с истрепанным расписанием.
Расписание было перегнуто пополам на той странице, на какой она раскрыла его пятнадцать
лет назад, в день, когда пошла в город и купила его в билетной кассе, и было это так давно,
что карандашный ободок вокруг названия ближайшей к Юингу узловой станции совсем
стерся. Впрочем, он тоже был ей не нужен; расстояние она знала с точностью до полумили,
как с точностью до последнего цента знала стоимость проезда, и в начале двадцатых годов,
когда владельцы железных дорог забеспокоились и стоимость пассажирских билетов стала
падать, ни один биржевик не следил так ревниво за курсом акций на хлебной бирже, как она
— за сводками и объявлениями об изменении цен на железной дороге. Наконец, цены
установились окончательно, только билет до Юинга все равно стоил на тринадцать долларов
больше, чем ей удалось накопить, — и, на беду, в это же время иссяк источник ее дохода. Им
служили внуки. Двадцать лет назад, в тот день, когда она вошла в этот дом и в первый раз
увидела двух малышей, она глядела на них и стеснительно, и жадно. Пусть она до конца
жизни зависима от других; она сумеет что-то давать взамен. Нет, она не будет пытаться
вырастить из них вторых Саманту и Айру Юингов; она уже ошиблась однажды, воспитывая
собственного сына, — и добилась того, что отпугнула его от дома. Теперь она стала умней;
необязательно, чтобы и детям трудно жилось, она поняла, не в том дело; она лишь возьмет