Page 147 - Собрание рассказов

и в известном смысле одержал победу — и как тенью был город, так тенью же была слава;
тенью, совершенно не соизмеримой с сухим и угловатым мужчиной, живым человеком,
отбросившим ее. И с живою женщиной — как по тому времени оба они запомнились сыну.
Люди как люди, дышали воздухом, должны были, подобно ему, есть, спать, однажды
породили его на свет — и были при всем том совсем чужие, словно бы иного племени;
стояли бок о бок в непреложном одиночестве, словно бы забрели сюда ненароком с иной
планеты; не как муж с женою стояли, но как кровные брат и сестра, единосущные двойники;
ибо своею твердостью, своею волей и способностью выстоять снискали для себя
непостижимый покой и мир.
— Расскажи мне еще раз, в чем там дело, — сказала она. — Я постараюсь понять.
— Значит, все-таки эту подлую газету тебе показал Казимура, — сказал он.
Она не отозвалась на это; она не глядела на него.
— Ты говорил, она и так снимается в кино, уже два года. И потому должна была взять
другое имя — там будто бы все должны.
— Верно. Называется — статисты. Да, примерно два года. Зачем, бог его знает.
— А теперь ты говоришь, будто это… все это делалось, чтобы пробиться в кино.
Он начал было отвечать, но одернул себя, подавив мгновенно вспыхнувшее
раздражение; раздражение, вызванное, вероятно, горем или отчаянием или, по крайней мере,
злостью; понизил голос, сбавил тон:
— Я привел одно из возможных объяснений. Знаю только, что этот деятель каким-то
образом причастен к кино, роли распределяет, что ли. И что полиция застигла его с
Самантой и еще одной девушкой в запертой квартире, причем Саманта и та другая были
раздеты догола. Они утверждают, будто он — тоже; он утверждает, что нет. Он заявил на
суде, что его опутали, обвели, задумали шантажом добиться от него ролей в картине;
заманили на квартиру и подстроили так, что сразу, как они разденутся, нагрянет полиция,
одна из них, якобы, подала знак из окна. Может, и так. А, может, просто развлекались
втроем, и попались нечаянно. — Застывшее, неподвижное лицо его подалось, исказилось
слабой и жесткой усмешкой, точно безудержным, нестерпимым страданием, — а, возможно,
то была просто усмешка, просто злость. По-прежнему мать не глядела на него.
— Но ты говорил, она и без того уже снимается. И потому должна была взять другое…
— Я сказал, статисткой, в массовых сценах. — Пришлось опять одернуть себя, унимая
развинченные, истрепанные нервы, гася жгучее, бешеное раздражение. — Как ты не
понимаешь — чтобы пробиться в кино, мало взять себе другое имя. А и пробьешься, еще не
значит, что удержишься. Во всяком случае, одного женского обаяния тут мало. Как ты не
понимаешь, что каждым поездом они прибывают сюда косяками — девушки моложе и
красивей Саманты, готовые на что угодно, лишь бы пробиться в кино. Положим, она-то, как
выяснилось, тоже готова; ну, а те, значит, умеют или охотно учатся вытворять такое, до чего
не додуматься даже ей. И давай не будем об этом. Она свернула на скользкую дорожку по
собственной воле, и, если оступилась, я могу только помочь ей подняться; отмыть ее я не в
силах. И никто не в силах. И вообще, мне пора, я опаздываю. — Он встал и взглянул на нее с
высоты своего роста. — Говорят, ты звонила сегодня утром. Насчет этого, нет?
— Нет, — сказала она. Теперь она смотрела на него; теперь ее узловатые руки
принялись тихонько теребить одна другую. — Ты мне как-то предлагал нанять прислугу.
— Предлагал. Я еще пятнадцать лет назад подумал, что тебе нужна прислуга. Сейчас и
ты надумала? Хочешь, чтоб я…
Она уже опять не глядела на него, только руки никак не унимались.
— Это было пятнадцать лет назад. Прислуга стоила бы самое малое пятьсот долларов в
год. Всего выходит…
Он рассмеялся, отрывисто, неприятно.
— Посмотрел бы я, какая прислуга в Лос-Анжелесе пойдет работать за пять сотен в
год. Но к чему это ты… — Он оборвал смех, глядя на нее сверху вниз.
— Всего выходит самое малое пять тысяч долларов.