Page 153 - Собрание рассказов

ход, чтоб жить дальше, но затем, чтобы умереть; вероятно, она в том не видела ничего
парадоксального или нечестного. Из продуктов, что сын покупал для нее в кредит, она стала
делать конфеты, печь пирожные и продавать их своим же внукам, за те монеты, которые они
получали от отца, а, может быть, и таскали из сумочки у матери, — и прятала монеты туда,
где лежало расписание, в вазу, следя, как растет этот нищенский клад. Но прошло несколько
лет, дети охладели к конфетам и пирожным, и теперь она следила, как падает плата за
проезд, все ниже, ниже — еще бы только на тринадцать долларов — но тут цены
установились окончательно. Она все-таки и тогда не отступилась. Много лет назад сын
навязывал ей прислугу, она отказалась; она верила, что в решительный час, в удобную
минуту он не откажется дать ей хотя бы тринадцать долларов из тех денег, что она ему
сберегла. Теперь и это не вышло. «Видимо, неудачно выбрано время», — размышляла
она. — «Видимо, я поспешила. Это я от неожиданности», — думала она, глядя на горку
мелочи у себя на коленях. — «А, может быть, наоборот, это он от неожиданности сказал нет.
Вот пройдет время, и как знать…» Она поднялась, ссыпала монеты обратно в вазу, поставила
вазу опять на камин, заодно взглянув на часы. Только четыре, еще два часа, пока пора будет
готовить ужин. Солнце стояло высоко; подходя к окну, она видела, как искрится и
вспыхивает в его лучах вода из дождевальной установки. Оно пока еще стояло высоко, это
послеполуденное солнце, не заслоняя его, невозмутимые и мутно-серые высились горы;
город, край, разметавшись, лежал под ним, неисчислимый — край, земля, порождающая
каждый год тысячу новых верований, панацей и лекарств, и ни единого недуга, на каком
хотя бы изобличить их ложность, — под сенью золотых дней, не омраченных дождем иль
непогодой, неизменных, однообразных, прекрасных дней без конца, бессчетно
выплывающих из безмятежного прошлого, бесконечно уходящих в безмятежное будущее.
— Я останусь здесь и пребуду вовеки, — сказала она себе.

ЖИЛА ОДНАЖДЫ КОРОЛЕВА

I

Элнора вышла из своей хижины и направилась к заднему двору. В долгие
послеобеденные часы огромный квадратный дом вместе с дворовыми постройками
погружался в мирную дрему — и так было уже почти сто лет, с тех самых пор, когда Джон
Сарторис приехал из Каролины и его построил. Он и умер в этом доме, и сын его Баярд умер
в нем, и Джона, сына Баярда, и Баярда, сына Джона, тоже вынесли отсюда, хотя последний
Баярд умер не здесь.
И вот теперь эту тишину населяли одни женщины. Проходя по заднему двору к двери
на кухню, Элнора вспомнила, как десять лет назад в этот же самый час старый Баярд — он
был ее сводным братом (впрочем, возможно, хотя и маловероятно, что никто из них, в том
числе и отец Баярда, об этом не знал), — бывало с шумом топтался на заднем крыльце, крича
неграм, чтобы они привели ему с конюшни верховую кобылу. Но он умер, и внук его Баярд
тоже умер двадцати шести лет отроду, да и мужчин-негров уже нет: Саймон, муж элнориной
матери, тоже лежит на кладбище, муж самой Элноры, Кэспи, сидит в тюрьме за воровство, а
ее сын Джоби, одетый по последней моде, разгуливает по Бийл-стрит в Мемфисе. В доме
остались только сестра первого Джона Сарториса Вирджиния — ей девяносто лет, и она
живет в кресле на колесах у окна, выходящего в цветник, и Нарцисса, вдова молодого
Баярда, со своим сыном. Вирджиния Дю Пре, последняя из каролинских Сарторисов,
приехала в Миссисипи в 1869 году; она привезла с собою только то, что было на ней, да еще
корзину, в которой лежало несколько цветных стеклышек из окна каролинского дома,
несколько черенков и две бутылки портвейна. При ней умер ее брат, потом ее племянник,
потом внучатый племянник, потом два правнучатых племянника, и теперь она жила в доме,
где не было мужчин, и с нею жила жена последнего из них со своим сыном Бенбоу, которого