Page 156 - Собрание рассказов

— А кто родился? — спросила Элнора.
— Мисс Дженни отлично ладит с мисс Нарциссой, — продолжал Айсом. — По мне так
про это она должна говорить. А я еще ни разу не слыхал, чтоб она про это говорила.
— Потому что мисс Дженни благородная, — сказала Элнора. — Вот почему. А вы про
это и понятия не имеете, потому что вы родились слишком поздно и никого из благородных,
кроме нее, и в глаза не видали.
— А по мне так и мисс Нарцисса благородная не хуже других, — сказал Айсом. —
Никакой я разницы не вижу.
Элнора внезапно отодвинулась от стола. Айсом так же внезапно вскочил и отодвинул
свой стул, чтобы не попасть под руку матери. Но она всего лишь подошла к буфету, достала
тарелку и вернулась к столу и к помидорам.
— Если человек родился Сарторисом или другим каким благородным, так это видно не
из того, какой он есть, а из того, что он делает.
Спокойный, ровный голос Элноры лился над ее ладными, проворными коричневыми
руками. Говоря об обеих женщинах, Элнора и ту и другую называла «она», только когда речь
шла о мисс Дженни, это местоимение произносилось как-то по-особенному.
— Она всю дорогу одна сюда ехала, а везде еще кишмя-кишели янки. Всю дорогу из
Каллины, а родичи у Нее все погибли или померли, кроме старого мистера Джона, да и он
был в Миссисипи, за двести миль…
— Отсюда до Каллины больше, чем двести миль, — перебил ее Айсом. — Я про это в
школе учил. Почти две тыщи будет.
Руки Элноры не переставая двигались.
— Янки убили Ейного папашу и Ейного мужа, и сожгли каллинский дом, где Она жила
со своей мамашей, и Она всю дорогу из Миссисипи ехала совсем одна, к последнему родичу,
какой у Ней остался. Приехала сюда среди зимы, и ничегошеньки-то у Нее не было, всего
только — корзинка, и там семена цветов да две бутылки вина, да те разноцветные стекла, что
старый мистер Джон вставил в окно в библиотеке, чтоб Она могла из окна смотреть, словно
Она в Кал-лине. Она приехала сюда вечером на Рождество, и старый мистер Джон, и дети, и
моя мать стояли на веранде, а Она сидела в фургоне, держала высоко голову и ждала, когда
старый мистер Джон Ее оттуда снимет. Они тогда даже и не поцеловались — ведь на них все
смотрели. Старый мистер Джон только сказал: «Ну, как ты, Дженни?», и Она только сказала:
«Ну, как ты, Джонни?», и они пошли в дом — он вел Ее за руку, и когда они уже были в
доме, где простой народ не мог за ними подглядывать, Она заплакала, а старый мистер Джон
Ее обнял — после всех-то этих четырех тысяч миль…
— Отсюда до Кал-лины нет четырех тысяч миль, — сказал Айсом. — Всего только две
тыщи. Так в учебнике написано.
Элнора не обращала на него ни малейшего внимания; руки ее не переставая двигались.
— Ей тяжело было плакать. «Это все потому, что я не привыкла плакать, — говорит. —
Я плакать совсем отвыкла. Мне некогда было. Проклятые эти янки, — говорит. —
Проклятые янки».
Элнора опять двинулась к буфету. Казалось, будто она на своих бесшумных босых
ногах выходит из звуков собственного голоса, и они наполняют тихую кухню, хотя сам голос
давно уже смолк. Она достала еще одну тарелку и вернулась к столу; руки ее снова
принялись за латук и помидоры, которых сама она не ела.
— И вот потому-то она (теперь Элнора говорила о Нарциссе, и ее сын и дочь это
понимали) воображает, что может собраться и поехать в Мемфис и веселиться, и на целых
две ночи оставить Ее одну в доме, когда за Ней некому присмотреть, кроме черномазых.
Втерлась сюда под крышу к Сарторисам и десять лет ест хлеб Сарторисов, а потом
собирается и едет в Мемфис, словно черномазая какая на экскурсию, и даже не говорит,
зачем едет.
— По-моему, ты говорила, что мисс Дженни никто, кроме тебя, не нужен, — сказал
Айсом. — По-моему, ты только вчера говорила, что тебе все равно, вернется она или нет.