Page 159 - Собрание рассказов

— Нет. Ступай в сад. Я подожду, пока придет Сэди.
— Ладно. — Он вышел из комнаты.
Закат догорал, и окно медленно таяло во мгле. Серебряная, точно какой-то
неподвижный предмет на комоде, голова старухи тоже таяла во мгле. Редкие цветные стекла,
обрамлявшие окно, грезили, постепенно тускнея. Все еще сидя в кресле, она вскоре
услышала, как жена ее племянника спускается вниз по лестнице. Она сидела очень тихо и
смотрела на дверь до тех пор, пока молодая женщина не вошла в комнату.
Крупная, в белом платье, лет за тридцать, она казалась скульптурой выше
человеческого роста.
— Зажечь вам свет? — спросила она.
— Нет, — отвечала старуха, — пока не надо.
Она сидела в своем кресле — неподвижно, прямо — и смотрела, как молодая женщина
идет по комнате в величаво ниспадающем белом платье — словно кариатида, сошедшая с
фасада античного храма.
— Это все из-за тех… — начала она, садясь.
— Подожди, — перебила ее старуха. — Подожди, пока ты еще не начала. Жасмин.
Слышишь, как он пахнет?
— Да. Это все из-за…
— Подожди. Этот запах всегда появляется примерно в один и тот же час. Он появился
в этот же час в июне пятьдесят семь лет назад. Я привезла их в корзинке из Каролины.
Помню, как в тот первый год, в марте, я однажды всю ночь напролет жгла газеты возле их
корней. Слышишь, как он пахнет?
— Да.
— Если речь идет о замужестве, то я тебе уже говорила. Я еще пять лет назад говорила
тебе, что не стану тебя осуждать. Ты молодая женщина, вдова. Даже несмотря на то, что у
тебя ребенок, я сказала тебе, что ребенка еще мало. Я говорила, что не стану осуждать тебя,
если ты не поступишь так, как поступила я. Ведь говорила?
— Говорили. Но пока до этого еще не дошло.
— А до чего дошло? — Старуха сидела прямо, слегка откинув назад голову, и ее тонкое
лицо таяло в сгущавшихся сумерках. — Я не стану тебя осуждать. Я тебе об этом говорила.
Ты не должна считаться со мной. Моя жизнь кончена, мне теперь немного надо, и все это
могут сделать негры. Ты обо мне не думай, слышишь?
Молодая женщина молчала, тоже недвижимая, безмятежная; голоса их, казалось,
превращались в нечто осязаемое, не имеющее никакой связи с их ртами и со спокойными,
тающими во мгле лицами.
— А теперь расскажи мне, в чем дело, — сказала старуха.
— Это все из-за тех писем. Это было тринадцать лет назад, помните? До того, как
Баярд вернулся из Франции, еще до того, как вы узнали о нашей помолвке. Я показала вам
одно письмо, и вы хотели дать его полковнику Сарторису, чтоб он нашел того человека,
который его написал, а я не соглашалась, и тогда вы сказали, что порядочная женщина не
может позволить себе получать анонимные любовные письма, даже если ей очень хочется.
— Да. Я говорила — лучше рассказать всему свету, что порядочная женщина получила
такое письмо, чем позволить, чтоб один мужчина втайне думал про нее так и оставался
безнаказанным. Ты тогда сказала, что сожгла это письмо.
— Я солгала. Я его сохранила. А потом получила еще десять. Я не сказала вам из-за тех
ваших слов насчет порядочной женщины.
— Вот как, — сказала старуха.
— Да. Я их все сохранила. Я думала, что спрятала их в такое мест, где их никто не
найдет.
— И ты их перечитывала. Время от времени ты их вынимала и перечитывала.
— Я считала, что они спрятаны. А потом, помните, в тот вечер, когда мы с Баярдом
поженились, кто-то забрался в наш городской дом, и в ту же ночь этот бухгалтер из банка