Page 160 - Собрание рассказов

полковника Сарториса украл деньги сбежа. На следующее утро писем не оказалось на месте,
и тогда я поняла, кто их писал.
— Да, — сказала старуха. Она не шевелилась, и ее тускнеющая во мгле голова казалась
каким-то неодушевленным серебряным предметом.
— И вот эти письма пошли бродить по свету. Они где-то были. Некоторое время я
сходила с ума. Я думала о том, как люди, мужчинь читают их и видят в них не только мое
имя, но даже следы моих глаз, которыми я их перечитывала. Я была как безумная. Даже во
время нашего медового месяца я не могла думать об одном Баярде. Мне казалось, что меня
заставляют спать со всеми мужчинами на свете сразу. Но потом, двенадцать лет назад, у
меня родился Бори, и я решила, что это прошло Я привыкла к тому, что эти письма бродят по
свету. Может быть, я думала, что их уже нет, что они уничтожены и что я в безопасности.
Иногда я о них вспоминала, но мне казалось, что Бори каким-то образом меня защищает, и
что, пока он со мной, им до меня не добраться. Мне казалось, если я просто останусь здесь и
буду заботиться о Бори и о вас… Но однажды, через двенадцать лет, ко мне явился этот
человек, этот еврей. Тот, что остался ужинать.
— А, — сказала старуха. — Да, да.
— Он был федеральным агентом. Они все еще пытались поймать того человека,
который ограбил банк, и у агента оказались мои письма. Он нашел их там, где бухгалтер их
потерял или выбросил в ту ночь, когда бежал, и хранил их все двенадцать лет, пока вел это
дело. Наконец он приехал, чтобы повидать меня. Он надеялся узнать, куда девался тот
человек, и думал, что раз он писал мне такие письма, мне это должно быть известно.
Помните, вы еще посмотрели на него и сказали: «Нарцисса, кто этот янки?»
— Да. Помню.
— У этого человека были мои письма. Двенадцать лет. Он…
— Были ? — спросила старуха. — Были?
— Да. Теперь они у меня. Он еще не отправил их в Вашингтон, и никто, кроме него, их
не читал. А теперь их никто никогда и не прочитает. — Она умолкла и дышала спокойно и
ровно. — Вы еще не поняли? Он узнал все, что можно было узнать из этих писем, но все
равно должен был отослать их в свое Управление, и тогда я попросила его отдать их мне, но
он сказал, что должен их отослать, и тогда я спросила, не согласится ли он принять
окончательное решение в Мемфисе, и он спросил, почему в Мемфисе, и тогда я ему
объяснила. Понимаете, я знала, что за деньги мне их у него не откупить. Поэтому мне и
пришлось поехать в Мемфис. Я должна была куда-нибудь уехать, чтобы не оскорбить вас и
Бори. Вот и все. Мужчины, в общем, все одинаковы, с их понятиями о добре и зле.
Идиоты. — Она дышала совершенно спокойно. Потом она зевнула — глубоко,
удовлетворенно. Потом перестала зевать и посмотрела на застывшую перед ней тускнеющую
во мгле серебряную голову. — Вы все еще не поняли? — спросила она. — Я должна была
это сделать. Письма были мои, и я должна была их забрать. И это был единственный способ.
Я бы еще и не то сделала. Вот так я их и получила. А теперь они сожжены. Никто их никогда
не увидит. Понимаете, он не может о них упомянуть. Если он заикнется о том, что они
существовали, он сам себя погубит. Его могут даже посадить в тюрьму. А теперь они
сожжены.
— Да, — сказала старуха. — И ты вернулась домой и взяла Джонни, чтобы вместе с
ним посидеть в ручье, в проточной воде. В реке Иордан. Вот именно, в реке Иордан на краю
сельского пастбища в Миссисипи.
— Я должна была их забрать. Неужели вы не понимаете?
— Да, — отвечала старуха, — да. — Она сидела совершенно прямо в своем кресле. —
О господи. Бедные мы глупые женщины. Джонни! — Голос ее прозвучал повелительно,
резко.
— Что? — спросила молодая женщина. — Вам что-нибудь нужно?
— Нет, — отозвалась она. — Позови Джонни. Мне нужна моя шляпа.
Молодая женщина встала.