Page 164 - Собрание рассказов

и ненужно зашумел, заорал на лошадей, и те пошли и ухом не стригнув, издавна, видимо,
привычные к нему и его шуму. Казалось, уводящий лошадей негр и сам не придает значения
своим окрикам, словно они всего лишь что-то естественно сопутствующее, проистекающее
из движений его и лошадей, — что-то, воспринимаемое и тут же отбрасываемое прочь.

II

Сквозь стену кухни девушке слышны были голоса мужчин в комнате, откуда прогнал
ее отец, когда чужак подошел к дому. Ей было лет двадцать — крупнотелой, с гладко и
просто зачесанными волосами, с больши гладкими кистями рук, босоногой (и вся одежда на
ней — платье, скроенное из мучных мешков). Она стояла у стены, неподвижно, слегка
склонив голову, глядя глазами широкими, застывшими, пустыми, как у сомнамбулы, и
слушала, как в комнату за стеной входят отец и гость.
Кухня представляла собой дощатую коробку, прислоненную к бревенчатой стене самой
хибары. Щели в бревнах были замазаны глиной, и замазка эта, ссохшаяся, как мел, от жара
плиты, местами выкрошилась. Наклонясь — движением медленным, щедрым и бесшумным,
как шаг босых ступней по полу, — она приникла глазом к одной из щелей. Ей стал виден
голый стол, а на столе — глиняный кувшин и коробка ружейных гильз, на которой
отштамповано: «Армия США». У стола, на лубяных стульях, сидели оба ее брата, но лишь
младший, семнадцатилетний, глядел на дверь, — хотя она знала, ей слышно было, что чужак
уже вошел. Старший же брат вынимал гильзы по одной и, обжав, ставил перед собой стоймя,
словно выстраивая солдатиков, — и сидел он спиной к порогу, где (она знала) стоял чужак.
Она дышала тихо и спокойно.
— А Вэтч бы застрелил его, — сказала, выдохнула она самой себе не разгибаясь. — Да
он и застрелит еще.
Она опять услышала шаги — к кухонной двери подошла мать, на момент загородив
собой просвет щели. Но девушка не шелохнулась и тогда, когда мать вошла в кухню.
Наклонясь к щели, она дышала мерно и безмятежно, и ей слышно было, как за спиной
громыхает конфорками мать. И тут она впервые увидела чужака — и затаила дыхание, не
сознавая даже, что затаила. Она увидела, как он остановился у стола в обтрепанном плаще,
держа шляпу в левой руке. Вэтч не поднял глаз.
— Меня зовут Сотье Видаль, — сказал чужак.
— Сотье Видаль, — дохнула девушка в осыпающуюся замазкой стену. Он виден был
ей во весь рост — стоял в своем заляпанном, штопанном чищенном плаще, слегка откинув
голову, — лицо худое до изможденности, несущее печать какой-то неукротимой усталости и,
однако, вместе с тем надменное, точно у существа из иного мира, где дышат иным воздухом,
иная кровь течет в жилах.
— Сотье Видаль, — дохнула она.
— Выпей виски, — сказал Вэтч, не двигаясь.
Затем, так же вдруг, как раньше перехватило ей дыхание, так же внезапно перестала
она вслушиваться в слова — как если бы необходимость в этом отпала, как если бы и
любопытству не было места в том мире, где обитает чужак и куда и она перенеслась на
время, покуда смотрела на него, стоящего у стола и глядящего на Вэтча, — и вот Вэтч повер
нулся с гильзой в руке и поднял глаза на Видаля. Она тихо дышала в щель, сквозь которую
доносились голоса — уже не будоражащие, потерявшие значенье отголоски
мрачно-тлеющего, яростного, детского тщеславия мужчин.
— Узнаете вот эти штуковины?
— Отчего ж. Мы тоже ими пользовались. Мы далеко не всегда могли сделать
передышку, выделить людей, чтобы наготовить своих патронов. Порой приходилось
пользоваться вашими. Особенно же под конец.
— А, может, легче узнать будет, когда такая выстрелит в лицо?
— Вэтч!