Page 38 - Собрание рассказов

— Порядок?
— Точно. Отвезли куда надо.
Дальше — аптека, где даже молодые люди, подпирающие дверь, приподняли шляпы и
долго провожали глазами ее бедра и лодыжки.
Они шли да шли мимо приподнятых мужских шляп, мимо внезапно умолкающих
голосов, почтительных, заботливых.
— Вот видишь? — говорили приятельницы. Голоса их звучали как протяжные
глубокие вздохи шипящего ликования. — На площади ни одного негра. Ни единого!
Вошли в кинотеатр. Он походил на волшебную страну в миниатюре — освещенное
фойе, цветные литографии жизни, схваченной в ее жутких и сладостных превращениях. У
нее задергались губы. В темноте, когда начнется фильм, все будет хорошо; она удержится от
смеха, не надо растрачивать его так скоро и попусту. И вот она заторопилась сквозь скопище
оборачивающихся на нее физиономий, сквозь шепоток приглушенного изумления, и они
заняли привычные места, откуда виден проход, ведущий к серебристому экрану, видно, как
парочки идут к своим креслам.
Погасили свет; экран заструился, и на нем начала разворачиваться жизнь, прекрасная,
пылкая и печальная, а парочки по-прежнему входили, раздушенные, шурша в полумраке,
прильнувшие друг к другу силуэты хрупки и стройны, изящные быстрые тела угловаты,
пленительно молоды, а над ними плывут и окутывают их серебристые грезы. На нее напал
смех. Силясь сдержать его, она смеялась все пуще; на нее снова стали оборачиваться.
Приятельницы подняли ее с места и вывели из зала, все еще смеющуюся, и она стояла у края
тротуара, смеясь пронзительно, на одной ноте, пока не подъехало такси и ее туда не усадили.
С нее сняли розовое полупрозрачное платьице, тончайшее белье и чулки, уложили в
кровать, накололи льду — прикладывать к вискам, и послали за доктором. Разыскать доктора
не удалось, поэтому женщины принялись ухаживать за нею сами, с приглушенными
восклицаниями меняли лед и обмахивали ее веером. Покуда лед был свеж и холоден, она не
смеялась, лежала спокойно, лишь чуть постанывая. Но вскоре смех опять прорвался, а голос
повысился до крика.
— Тссссссссссс! Тсссссссссссссс! — говорили приятельницы, наполняя пузырь свежим
льдом, приглаживая ей волосы, присматриваясь, нет ли седых. — Бедняжка!
А потом — друг другу:
— Как, по-твоему, что-нибудь и в самом деле было? — А глаза мрачно горят, скрытные
и взбудораженные. — Тише вы! Ах, бедняжка! Бедная Минни!

V

Било полночь, когда Мак-Лендон подъехал к своему новенькому чистенькому дому.
Нарядный, свежий, как птичья клетка, и почти такой же величины, дом был аккуратно
выкрашен в зеленое и белое. Мак-Лендон запер машину, поднялся на веранду и прошел в
комнату. С кресла, стоявшего возле настольной лампы, поднялась жена. Мак-Лендон
остановился посреди комнаты и пристально смотрел на нее, пока жена не опустила глаза.
— Гляди-ка, который час, — сказал он, подняв руку и показав ей часы. Она стояла
перед ним, склонив голову, с журналом в руках. Лицо бледное, напряженное, усталое. —
Сколько раз тебе говорить, чтоб не сидела вот так, не ждала, не проверяла, в котором часу я
возвращаюсь?
— Джон, — сказала она. Она положила журнал. Покачиваясь на каблуках, он не
отводил от нее разгоряченных глаз, не отворачивал вспотевшего лица.
— Сколько раз тебе говорить?
Он подошел к ней вплотную. Тогда она подняла глаза. Он сгреб ее за плечо. Она стояла
безвольно, глядя на него снизу вверх.
— Не надо, Джон. Мне не спалось. Из-за жары или еще чего… Прошу тебя, Джон. Мне
больно.