Page 40 - Собрание рассказов

— И живут здесь? Те, кто заведует?
Белый, негры и мальчишки не сводили глаз с высокого.
— Я спрашиваю, есть у вас в городе кто-нибудь, кто умеет летать, у кого свой
аэроплан? Или приезжие летчики?
— Да, — сказал мальчишка. — Тут живет один, он летал на войне, в английской армии.
— Капитан Уоррен служил в Королевском Воздушном флоте, — уточнил другой
мальчишка.
— А я что говорю? — сказал первый.
— Ты говоришь — в английской армии, — сказал второй.
Тут заговорил низенький, тот, что хромал. Он спросил высокого глухо, вполголоса,
выговаривая слова, как эстрадный комик, вместо «ч» он произносил — «тш», а вместо «э» —
«о».
— Это что значит?
— Все нормально, — ответил высокий. Он прошел вперед. — Кажется, я его знаю. —
Низенький двинулся за ним, сильно припадая на ногу, как краб.
У высокого было изможденное лицо, заросшее двухдневной щетиной. Даже белки глаз
у него были какие-то нечистые, а взгляд напряженный, бешеный. На нем был грязный шлем
из тонкой дешевой материи, хотя на дворе стоял январь. Защитные очки тоже были
старенькие, но даже мы поняли, что когда-то они были хорошие. Однако все перестали
смотреть на него, разглядывая коротышку; позже, увидев его своими глазами, мы, люди
постарше, сошлись на том, что никогда не встречали человека с таким трагическим лицом —
оно выражало смертельную обиду и застывшее непреодолимое отчаяние, — как будто этот
человек по своей воле носил при себе бомбу, которая в любой день и час могла взорваться.
Нос у него был непомерно большой, даже для очень рослого человека. Да и вся верхняя
половина лица под тесно облегающим шлемом была бы уместнее на теле ростом в шесть
футов. А то, что было под носом, под той воображаемой поперечной линией, которая,
пересекая лицо над верхней губой, идет к затылку, то есть челюсть, — занимало не больше
двух дюймов. Рот был похож на длинную плоскую щель, захлопнутую под носом, как пасть
акулы, так что кончик носа и подбородок почти смыкались. Защитные очки — просто два
кружка оконного стекла в фетровой оправе. Шлем был кожаный, но на затылке, от макушки
до шеи он был разодран пополам, и половинки сверху и снизу склеены пластырем,
просаленным почти до черноты.
Из-за угла сарая появился третий человек — он тоже возник внезапно, словно из
небытия, и когда его увидели, он уже подходил к первым двум. На нем был аккуратный
костюм, пальто и кепи. Он был чуть повыше хромого и плотен, коренаст. Его лицо — даже
красивое, но вялое и маловыразительное — выдавало человека, скупого на слова. Когда он
подошел, люди заметили, что он, как и хромой, — еврей. Вернее, они сразу почуяли, что эти
двое — люди другой породы, хотя не могли бы сказать, в чем их отличие. Это ощущение
выразил тот мальчик, который первый заговорил с ними. Как и остальные мальчишки, он не
сводил глаз с хромого.
— Вы были на войне? — спросил он. — На воздушной войне?
Хромой ничего не ответил. Они с высоким следили за воротами. Остальные тоже
поглядели туда и увидели, что в воротах показалась машина и по краю поля поехала в их
сторону. Из машины вышли трое. Хромой снова так же негромко спросил у высокого.
— Это он?
— Нет, — не глядя на него, ответил высокий. Он смотрел на тех, кто приехал, переводя
взгляд с одного лица на другое. Потом сказал самому старшему:
— Доброе утро. Вы распоряжаетесь этим полем?
— Нет, — ответил тот. — Вам нужно обратиться к секретарю Ярмарочного комитета.
Он в городе.
— Они берут плату за пользование?
— Не знаю. Думаю, они будут только рады, если вы им воспользуетесь.