Page 102 - Глазами клоуна

ждет тарелка супа. — Ее голос упал, и она прошептала: — Какая подлость, какая подлость!
— Она была так расстроена, что забыла, как видно, повесить трубку и просто положила ее на
полочку, где обычно лежит телефонная книга. Я услышал, как тот тип сказал: «Наконец-то!»,
но Сабина, наверное, уже ушла. Тогда я изо всей мочи завизжал в трубку:
— Помогите! Помогите!
Тип попался на удочку, взял трубку и спросил:
— Чем могу вам служить? — его голос звучал солидно и веско, как у настоящего
мужчины. Я сразу учуял, что он ел какую-то кислятину, маринованную селедку, а может,
еще что-то.
— Алло, алло, — сказал он.
— Вы немец? — спросил я. — Я принципиально разговариваю только с
чистокровными немцами.
— Прекрасный принцип, — похвалил он. — Так что же случилось?
— Меня тревожит судьба ХДС, — ответил я, — вы исправно голосуете за ХДС?
— А как же иначе? — обиделся он.
— Теперь я спокоен, — сказал я и положил трубку.

21

Надо было оскорбить этого типа как следует, спросить его: изнасиловал ли он уже
собственную жену, взял ли партию в скате «на двойках» и потратил ли два часа служебного
времени на обязательную болтовню о войне? Судя по голосу, это был истый законный
супруг и чистокровный ариец, слова: «Наконец-то!» прозвучали в его устах как команда: «В
ружье!». Разговор с Сабиной Эмондс меня чуть-чуть утешил, хотя по ее тону можно было
понять, что она несколько раздражена и замотана, зато я знал, что она искренне считает
поведение Марии подлым и ото всей души предлагает мне тарелку супа. Сабина очень
вкусно готовит и, когда она не беременна и не испепеляет мужчин взорами «что с вас
возьмешь», видно, что она человек веселый; ее религиозность импонирует мне куда больше,
чем религиозность Карла, который до сих пор сохранил диковинные семинарские
представления о «секстуме». Укоризненные взгляды Сабины действительно предназначены
всему сильному полу; просто когда она обращает их на Карла — виновника ее состояния, —
они становятся еще мрачней, предвещая семейную бурю. Я пытался обычно развлечь
Сабину, разыгрывая какую-нибудь сценку, и она закатывалась веселым, добродушным
смехом, ну а потом у нее навертывались слезы, она не могла сдержать их, и смех кончался
плачем...
Мария уводила ее из комнаты, утешала, а Карл с мрачным, виноватым лицом сидел со
мной и в конце концов с горя брался за тетради своих учеников. Иногда я помогал ему,
подчеркивал ошибки красной шариковой ручкой, но он мне не доверял, прочитывал все
заново и каждый раз приходил в ярость из-за того, что я не пропустил ни одной ошибки и все
правильно подчеркнул. У Карла не укладывается в голове, что я могу выполнять вполне
прилично такого рода работу, совсем как он. Вообще говоря, у Карла только одна проблема
— финансовая. Если бы Карл Эмондс мог оплатить квартиру из семи комнат, он, вероятно,
не был бы ни раздражительным ни озлобленным. Как-то раз я поспорил с Кинкелем о его
понимании «прожиточного минимума». У Кинкеля была репутация гениального специалиста
в этих вопросах; если не ошибаюсь, именно он установил, что прожиточный минимум
«одиночки» в большом городе, не считая квартплаты, равен восьмидесяти четырем маркам, а
позднее — восьмидесяти шести. На это можно возразить только одно: сам Кинкель, судя по
тому мерзкому анекдоту, который он нам рассказал, считает, что лично его прожиточный
минимум превосходит эту сумму в тридцать пять раз, но такого рода возражения принято
объяснять «личной неприязнью» и «бестактностью», хотя бестактностью только и можно
объяснить тот факт, что субчики, подобные Кинкелю, вообще высчитывают прожиточные
минимумы других людей. В восьмидесятишестимарковом бюджете была предусмотрена