Page 101 - Глазами клоуна

и пыталась разъяснить Карлу и Сабине, что Рим к этому вопросу не может подходить
иначе... И тогда супруги начинали хитро переглядываться, как бы говоря: «Знаем мы вас...
вы, наверное, черт знает что выделываете, чтобы не иметь детей», а под конец кто-нибудь из
замученных долгим бдением ребятишек вырывал из рук Марии, из моих рук или рук Карла и
Сабины рюмку и выплескивал вино на школьные тетради, которые стопкой лежали на
письменном столе. Карлу это было страшно неприятно; ведь он все время читает своим
ученикам нравоучения: Дисциплина, порядок! — и вот нате, придется возвращать им
тетради для классных работ в винных пятнах. Колотушки сыпались на правых и виноватых,
дети подымали плач, и Сабина, бросив на нас взгляд, означавший: «Что возьмешь с
мужчин», удалялась на кухню с Марией, чтобы сварить кофе; там она начинала «дамские
разговоры», которые Мария так же не переносит, как я — «мужские». Мы оставались с
Карлом вдвоем, и он опять заводил речь о деньгах в тоне упрека, я, мол, с тобой откровенен,
потому что ты хороший парень, но разве ты меня можешь _понять_?
— Сабина, — сказал я, вздохнув, — я банкрот по всем статьям — морально, физически,
в работе, в деньгах, я...
— Если тебе нечего есть, — сказала она, — то, надеюсь, ты знаешь, у нас тебя всегда
ждет тарелка супа.
Я молчал, я был растроган, она сказала это искренне, без всяких сантиментов.
— Слышишь? — спросила она.
— Слышу, и не позже завтрашнего дня явлюсь за своей тарелкой супа. Да и вот еще,
если вам по-прежнему требуется кто-то, чтобы присматривать за детьми, то я... то я... — Я
запнулся. На худой конец я могу делать за деньги то, что всегда делал для них бесплатно, но
тут я вдруг вспомнил эту идиотскую историю с яйцом, которое скормил Грегору. Сабина
засмеялась:
— Ну, говори же!
— Я хотел только сказать, что вы можете порекомендовать меня вашим знакомым,
телефон у меня есть... и я запрошу не дороже, чем другие.
Сабина промолчала, и я ясно почувствовал, что она поражена.
— Послушай, — сказала она, — я не могу долго разговаривать, но скажи наконец... что
случилось.
Очевидно, Сабина — единственный человек в Бонне, который еще не прочел пасквиля
Костерта; я сообразил также, что ей не от кого было узнать о Марии и обо мне. В «кружок»
она не вхожа.
— Сабина, — сказал я, — Мария меня бросила, она вышла замуж за некоего
Цюпфнера.
— Боже мой, — закричала она, — ведь это неправда?
— Правда, — сказал я.
Она опять замолчала, и я услышал, что кто-то барабанит в дверь телефонной будки.
Наверняка это был какой-то кретин, торопившийся сообщить своему дружку по скату, что он
мог выиграть на червях, хотя остался без трех.
— Надо было на ней жениться, — сказала Сабина тихо, — я хочу сказать... сам
понимаешь, что я хочу сказать.
— Понимаю, — ответил я, — я уже собирался, но потом выяснилось, что с меня
требуют какую-то паршивую бумажонку из отдела регистрации браков и что я должен
обязаться в письменном виде, подумай только — в письменном виде, — воспитывать детей в
католическом духе.
— Но ведь не из-за этого поломались ваши отношения? — спросила она. В дверь
телефонной будки забарабанили сильней.
— Не знаю, — ответил я, — во всяком случае, это послужило поводом... но тут еще
много чего замешано, мне самому не ясно, что. Клади трубку, дорогая, а то этот
взбесившийся ариец за дверью укокошит тебя. В нашей стране не продохнешь от чудовищ.
— Обещай, что ты придешь к нам, — сказала она, — и запомни: в любое время тебя