Page 103 - Глазами клоуна
P. 103

даже  такая  статья,  как  расходы  на  культурные  потребности,  видимо,  Кино  или  газеты;  я
               спросил  Кинкеля,  как  он  думает,  пожелает  ли  их  «одиночка»  купить  билет  на  хороший
               фильм с воспитательной тенденцией? И Кинкель пришел в бешенство. Тогда я справился,
               как надо понимать рубрику «обновление изношенного бельевого фонда»: значит ли это, что
               министерство  специально  нанимает  некоего  милого  старичка,  который  бегает  по  Бонну  с
               единственной  целью  —  износить  свои  подштанники,  а  потом  сообщить  в  министерство,
               сколько  времени  ему  понадобилось  для  износа  вышеупомянутых  подштанников...  Но  тут
               жена Кинкеля обвинила меня в опасном субъективизме, а я ответил, что, если бы примерные
               меню  и  сроки  износа  носовых  платков  начали определять  коммунисты,  я  бы  еще  это  мог
               понять; в конце концов коммунисты не лицемеры и не верят в сверхчувственное начало; но
               когда с этими дикими претензиями выступают христиане — такие, как ее муж, я нахожу это
               просто невероятным; после сего жена Кинкеля объявила, что я до мозга костей материалист
               и  не  в  состоянии  осознать,  что  такое  жертва,  страдание,  судьба  и  величие  бедности.
               Встречаясь  с  Карлом  Эмондсом,  как-то  не  думаешь  ни  о  жертвах,  ни  о  страданиях,  ни  о
               судьбе, ни о величии бедности. Он не столь уж плохо зарабатывает: только его постоянная
               раздражительность  напоминает о  судьбе  и о величии  бедности,  ибо  Карл  точно  высчитал,
               что он никогда не сможет снять достаточно просторную квартиру.
                     В  ту  секунду,  когда  я  понял,  что  единственный  человек,  у  которого  я  могу  просить
               денег, — это Карл Эмондс, мое положение стало мне ясным. Я действительно остался без
               гроша в кармане.

                                                              22

                     Да, я знал, что не сделаю всего этого: не поеду в Рим, не стану разговаривать с папой и
               не буду набивать себе карманы сигаретами, сигарами и арахисом на завтрашнем «журфиксе»
               у матери. Я уже не в силах поверить в это, как верил в то, что мы с Лео пилили старый столб.
               Все  мои  попытки  снова  связать  нить  и  повиснуть  на  ней  наподобие  марионетки  заранее
               обречены на провал. Когда-нибудь я дойду до того, что начну стрелять деньги у Кинкеля, у
               Зоммервильда и даже у этого садиста Фредебейля, который, держа у меня под носом пять
               марок,  будет,  наверное,  требовать,  чтобы  я  подпрыгнул  и  схватил  их.  Я  обрадуюсь,  если
               Моника Зильвс пригласит меня на чашку кофе, и не потому, что меня пригласила Моника
               Зильвс, а потому, что представилась возможность выпить кофе на даровщинку. Я позвоню
               еще раз безмозглой Беле Брозен, польщу ей и заверю, что не буду больше расспрашивать о
               размере помощи, а с радостью приму даже самую малость... и, наконец, в один прекрасный
               день  я  пойду  к  Зоммервильду,  «убедительно»  докажу  ему,  что  раскаялся,  образумился  и
               вообще  созрел  для  католической  веры,  и  тут-то  наступит  самое  страшное:  Зоммервильд
               инсценирует  мое  примирение  с  Марией  и  с  Цюпфнером;  правда,  если  я  обращусь  в
               католичество,  отец  уж  точно  палец  о  палец  не  ударит  ради  меня.  Для  него  это,  видимо,
               предел  падения.  Это  дело  надо  как  следует  обмозговать:  ведь мне предстоит  выбирать  не
                                       7
               между  «rouge  et  noir» ,  а  между  темно-коричневым  и  черным  —  между  бурым  углем  и
               церковью.  Наконец-то  я  стану  таким,  каким  все  они  издавна  хотят  меня  видеть:  зрелым
               мужем, излечившимся от субъективизма, человеком объективным, всегда готовым засесть за
               серьезную  партию  в  скат  в  Благородном  собрании.  Но  и  сейчас  еще  не  все  возможности
               исчерпаны: у меня остались Лео, Генрих Белен, дедушка и Цонерер, который, если захочет,
               сделает  из  меня  гитариста,  распевающего  слащавые  песенки,  и  я  буду  петь:  «Когда  ветер
               играет твоими кудрями, я знаю, что ты от меня не уйдешь». Однажды я пропел это Марии,
               но она заткнула уши и сказала, что ничего ужаснее не слыхала.
                     И все же еще не все потеряно — у меня оставались Лео, Генрих Белен, Моника Зильвс,
               Цонерер, дедушка и Сабина Эмондс, которая всегда угостит меня тарелкой супа; кроме того,

                 7   Красным и черным (франц. ).
   98   99   100   101   102   103   104   105   106   107   108