Page 107 - Глазами клоуна
P. 107

извлечь из этого наибольшую выгоду и максимум удовольствия. Удовольствие я получил бы,
               прикидываясь  католиком:  полгодика  «пробуду  в  тени»,  а  потом  начну  посещать
               зоммервильдовские вечерние проповеди, и тогда во мне будут кишмя кишеть «католоны»,
               как микробы в гнойной ране; но тут я лишусь последнего шанса снискать отцовскую милость
               и  тем  самым  потеряю  возможность  подписывать  чеки  в  каком-нибудь  филиале  концерна
               бурого  угля.  Быть  может,  мать  пристроит  меня  в  своем  Центральном  бюро  и  разрешит
               защищать мои расовые теории. Я поеду в Америку и буду выступать с речами в женских
               клубах,  как  живое  воплощение  раскаяния,  испытываемого  немецкой  молодежью.  Одно
               плохо: лично мне не в чем раскаиваться, так-таки не в чем; и здесь мне придется лицемерить.
               Я, правда, могу рассказать им, как бросил в лицо Герберту Калику горсть пыли с теннисного
               корта,  как  меня  заперли  в  тир  и  как  я  предстал  перед  судом  в  составе  Герберта  Калика,
               Брюля  и  Левениха.  Но  и  рассказ  мой  будет  лицемерием.  Нельзя описать  эти  мгновения и
               повесить их себе  на шею, как орден. Каждый стремится навесить себе на шею и на грудь
               героические минуты своей жизни, будто ордена, но цепляться за, прошлое тоже лицемерие,
               ибо ни один человек не вспоминает других мгновений, подобных тому, когда Генриэтта в
               своей синей шляпке села в трамвай и уехала в Леверкузен защищать «священную немецкую
               землю» от «пархатых янки».
                     Нет, если уж лицемерить, то наверняка, так, чтобы получить максимум удовольствия, а
               это значит поставить на католическую карту. С таким козырем никогда не проиграешь.
                     Я бросил последний взгляд поверх крыш университета на деревья Дворцового парка; за
               ними,  на  склонах  холма  между  Бонном  и  Годесбергом,  будет  жить  Мария.  Это  хорошо.
               Лучше, если я останусь поблизости от нее. Не надо облегчать ей жизнь, пусть не думает, что
               я все время в разъездах. Пусть помнит, что в любую минуту она может встретить меня и
               залиться краской стыда, ибо вся ее жизнь — сплошное распутство и нарушение супружеской
               верности, а если она встретит меня, гуляя с детьми, дети покажутся ей вдруг нагими, во что
               бы они ни были закутаны: в плащи, в куртки или в пальто.
                     По городу ползут слухи, будто вы, уважаемая госпожа, пускаете своих детей голышом.
               Это  уж  слишком.  И  вы  к  тому  же  совершили  оплошность,  в  самый  решающий  момент
               сказали:  люблю  одного  мужчину,  вместо  того  чтобы  сказать:  люблю  одного  мужа.  Ходят
               также  слухи,  что  вы  посмеиваетесь  над  глухой  неприязнью,  которую  все  здесь  питают  к
               тому, кого прозвали «Стариком». Вы находите, что сами эти люди до отвращения похожи на
               него. Ведь и они мнят себя такими же незаменимыми, каким мнит себя старый канцлер, ведь
               и  они  помешаны  на  детективах.  Конечно,  обложки  детективов  не  гармонируют  с  их
               квартирами,  обставленными  с  отменным  вкусом.  Датчане  не  позаботились  о  том,  чтобы
               распространить  свой  стиль  на  обложки  криминального  чтива.  Финнам,  наверное,  удастся
               приспособить обложки к стульям, креслам, стеклу и керамике. Даже у Блотхерта валяются
               детективы:  во  всяком  случае,  в  тот  вечер,  когда  вы  осматривали  его  дом,  они  стыдливо
               выглядывали отовсюду.
                     И все-то вы прячетесь по темным углам, уважаемая госпожа: и в кино, и в церквах, и в
               темных комнатах, где вы слушаете церковную музыку, а вот яркого света теннисных кортов
               вы  избегаете.  Слухов  много.  Тридцати-,  а  то и  сорокаминутные  исповеди  в  кафедральном
               соборе. В глазах людей, ожидающих своей очереди, почти нескрываемое возмущение: «Боже
               мой, в чем она так долго кается? Ведь у нее такой интересный, такой милый и приличный
               супруг. Человек по-настоящему порядочный. И прелестная дочурка. И две машины».
                     За решеткой исповедальни атмосфера сгущается, нетерпение, раздражительность, а два
               голоса  без  конца  что-то  шепчут  о  любви,  браке,  долге,  снова  о  любви,  и,  наконец,  голос
               священника спрашивает:
                     — А религиозных сомнений у вас нет?.. Чего же вам нужно, дочь моя?
                     Ты не осмеливаешься произнести вслух, не осмеливаешься даже мысленно признаться
               себе  в  том,  что  известно  мне.  Тебе  нужен  клоун;  официальная  профессия  —  комический
               актер, ни к какой церкви не принадлежит.
                     Хромая,  я  ушел  с  балкона  в  ванную,  чтобы  наложить  грим.  С  моей  стороны  было
   102   103   104   105   106   107   108   109   110   111   112