Page 23 - Колымские рассказы

Сухим пайком

Когда мы, все четверо, пришли на ключ Дусканья, мы так радовались, что почти не
говорили друг с другом. Мы боялись, что наше путешествие сюда чья-то ошибка или чья-
то шутка, что нас вернут назад в зловещие, залитые холодной водой — растаявшим
льдом — каменные забои прииска. Казенные резиновые галоши, чуни, не спасали от
холода наши многократно отмороженные ноги.

Мы шли по тракторным следам, как по следам какого-то доисторического зверя, но
тракторная дорога кончилась, и по старой пешеходной тропинке, чуть заметной, мы
дошли до маленького сруба с двумя прорезанными окнами и дверью, висящей на одной
петле из куска автомобильной шины, укрепленного гвоздями. У маленькой двери была
огромная деревянная ручка, похожая на ручку ресторанных дверей в больших городах.
Внутри были голые нары из цельного накатника, на земляном полу валялась черная,
закопченная консервная банка. Такие же банки, проржавевшие и пожелтевшие,
валялись около крытого мхом маленького домика в большом количестве. Это была изба
горной разведки; в ней никто не жил уже не один год. Мы должны были тут жить и
рубить просеку — с нами были топоры и пилы.

Мы впервые получили свой продуктовый паек на руки. У меня был заветный мешочек с
крупами, сахаром, рыбой, жирами. Мешочек был перевязан обрывками бечевки в
нескольких местах так, как перевязывают сосиски. Сахарный песок и крупа двух сортов
— ячневая и магар. У Савельева был точно такой же мешочек, а у Ивана Ивановича было
целых два мешочка, сшитых крупной мужской сметкой. Наш четвертый — Федя Щапов —
легкомысленно насыпал крупу в карманы бушлата, а сахарный песок завязал в
портянку. Вырванный внутренний карман бушлата служил Феде кисетом, куда бережно
складывались найденные окурки.

Десятидневные пайки выглядели пугающе: не хотелось думать, что все это должно быть
поделено на целых тридцать частей — если у нас будет завтрак, обед и ужин, и на
двадцать частей — если мы будем есть два раза в день. Хлеба мы взяли на два дня — его
будет нам приносить десятник, ибо даже самая маленькая группа рабочих не может
быть мыслима без десятника. Кто он — мы не интересовались вовсе. Нам сказали, что до
его прихода мы должны подготовить жилище.
Всем нам надоела барачная еда, где всякий раз мы готовы были плакать при виде
внесенных в барак на палках больших цинковых бачков с супом. Мы готовы были плакать
от боязни, что суп будет жидким. И когда случалось чудо и суп был густой, мы не верили
и, радуясь, ели его медленно-медленно. Но и после густого супа в потеплевшем желудке
оставалась сосущая боль — мы голодали давно. Все человеческие чувства — любовь,
дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность — ушли от нас с
тем мясом, которого мы лишились за время своего продолжительного голодания. В том
незначительном мышечном слое, что еще оставался на наших костях, что еще давал нам
возможность есть, двигаться, и дышать, и даже пилить бревна, и насыпать лопатой
камень и песок в тачки, и даже возить тачки по нескончаемому деревянному трапу в
золотом забое, по узкой деревянной дороге на промывочный прибор, в этом мышечном
слое размещалась только злоба — самое долговечное человеческое чувство.

Савельев и я решили питаться каждый сам по себе. Приготовление пищи —
арестантское наслаждение особого рода; ни с чем не сравнимое удовольствие
приготовить пищу для себя, своими руками и затем есть, пусть сваренную хуже, чем бы
это сделали умелые руки повара, — наши кулинарные знания были ничтожны,
поварского умения не хватало даже на простой суп или кашу. И все же мы с Савельевым
собирали банки, чистили их, обжигали на огне костра, что-то замачивали, кипятили,
учась друг у друга.

Иван Иванович и Федя смешали свои продукты, Федя бережно вывернул карманы и,
обследовав каждый шов, выгребал крупинки грязным обломанным ногтем.
Мы, все четверо, были отлично подготовлены для путешествия в будущее — хоть в
небесное, хоть в земное. Мы знали, что такое научно обоснованные нормы питания, что
такое таблица замены продуктов, по которой выходило, что ведро воды заменяет по