Page 114 - Хождение по мукам. Хмурое утро

себе мелок и щеточку.
Василий Васильевич – хладнокровный, всезнающий, остроумный скептик, с худощавым,
строгим, рано состарившимся лицом, был опаснейшим соперником в винт и, как все
петербуржцы, относился с серьезным изяществом к этой игре.

– Прелестно, как сказал один титулярный советник, отдавая все козыри, – повторил он, и
холеные пальцы его с твердыми ногтями быстро начинали тасовать колоду.
Четвертый партнер, князь Лобанов-Ростовский, несмотря на молодость, был также
сильным винтером. Этим да кое-какими личными поручениями главнокомандующего
ограничивались его адъютантские обязанности. Для оперативных дел имелись другие
люди, современной складки. Как все Лобановы-Ростовские, князь был некрасив, с
вытянутым плешивым черепом и величественным лбом при незначительных чертах
лица. Если не считать одного недостатка – дерганья длинными ногами под столом, как
бы от нетерпенья по малой нужде, – князь был прекрасно воспитан. Он никогда не
выражал своего мнения; если его о чем-либо спрашивали – отвечал неожиданной
глупостью, так как прекрасно понимал, что ни с чем дельным к нему не обратятся; был
предупредителен без услужливости, и этим летом в боях, до своего ранения и
отчисления, выказал храбрость.

Играли, как бы священнодействуя. В этом доме в эти часы о политике и о войне не
говорили. Слышались только: «Бубны… Черви… Без козыря… Два без козыря…»
Потрескивала свеча. Дымилась папироса, положенная на край стеклянной пепельницы.
И – наконец:
– Ну что ж, Екатерина Алексеевна, отдадим?

– Жалко, ах, как жалко, Антон Иванович…
Екатерина Алексеевна младшая сидела тут же на плюшевом диванчике и, не поднимая
головы, вязала и улыбалась… Лицо, глаза и волосы у нее были бесцветные, в изгибе
нежной шеи и в красивых руках чувствовалась неутоленная жажда ласки. Екатерина
Алексеевна младшая была влюбчива, ей шел двадцать шестой год, все ее чувствительные
истории оканчивались печально: то он, наспех простившись, уезжал на войну, то у него
неожиданно оказывалась любимая женщина, и он безжалостно сообщал об этом. Теперь
она влюбилась в некрасивого, но ужасно милого Лобанова-Ростовского. Он шутливо
ухаживал за ней, – это доставляло удовольствие главнокомандующему, относившемуся к
Екатерине Алексеевне почти как к дочери. Она старомодно мечтала о том, как он
забудет у них свой портсигар, на следующее утро, в отсутствие Екатерины Алексеевны
старшей, появится перед окном домика верхом на лошади, войдет, звякнув шпорами,
поздоровается (на ней черное шерстяное платье с белым воротничком и манжетками),
извинится, и одна из шуточек его замрет на губах, – всмотревшись в ее лицо, он поймет.
Они войдут в гостиную, оба взволнованные… Вдруг он берет ее за руки выше локтей,
привлекает к себе: «Я вас не знал, – скажет взволнованно, – я вас не знал, вы другая, вы
благоуханная…» На этом слове полет фантазии обрывался… Екатерина Алексеевна
вязала и улыбалась, не поднимая глаз на князя, сидевшего между двумя свечами: ей
было достаточно, что он здесь и она чувствует запах его дорогого табака…
Таков был маленький мирок, осколочек старой России, где по пятницам отдыхал от
тяжелых забот главнокомандующий Деникин.

Сегодня главнокомандующий, против правил, прибыл с опозданием, чем-то озабоченный
и несколько рассеянный. Снимая калоши, он наступил на лапу коту, вертевшемуся под
ногами, – кот взвыл гадким голосом, Лобанов-Ростовский схватил его и унес на кухню.
Екатерина Алексеевна старшая засмеялась. Василий Васильевич сказал: «Коты бывают
несносны». Все ждали, что Деникин пройдет в гостиную, Но он задумчиво повесил
шинель и продолжал стоять, пощипывая седую – клинышком – бородку. Тогда лица все
стали серьезны, и тревожная пауза длилась, покуда князь, вернувшись, не сообщил, что
с котом все благополучно…

– Ага, – сказал Деникин, – тем лучше… Не будем терять времени.