Page 137 - Хождение по мукам. Хмурое утро

поднимал голос так, чтобы слышали его за раскрывающимися дверями в коридоре, где
толпились махновцы и разная публика, черт ее знает как просочившаяся в гостиницу.

– Товарищи большевики, о чем нам спорить? Вы за Советы, и мы за Советы…
Расхождение наше чисто тактическое. Мы получаем в наследство буржуазный аппарат
городского хозяйства. Вы хотите сделать его советским в один день. А мы знаем, что с
коммунистами городской аппарат работать не станет. Саботаж обеспечен.
Гарантированы голод и разруха. А с нами работать они хотят, – есть постановление
городской думы. Вот почему мы деремся за кандидатуру комиссара продовольствия
товарища Волина. Предлагаю закрыть прения и голосовать…

Анархисты, державшиеся загадочно и даже презрительно, выкинули неожиданно такое,
что даже батько завертел цыплячьей шеей.
Их представитель, студент, в красной, как мак, феске, выставил кандидатуру в
комиссары финансов Паприкаки-младшего…
– Мы его будем отстаивать всеми имеющимися у нас средствами… Паприкаки-младший –
наш единомышленник, анархист кабинетного типа, знаток финансов, и в наших руках
будет послушным и полезным орудием восставшего свободного народа… Предлагаю
прений не открывать и голосовать простым поднятием рук…

Маруся с Вадимом Петровичем сидели тут же у стены, на одном стуле. Маруся
возмущалась, негодующе сжимала руки, вскакивала, чтобы крикнуть надломанно и
высоко: «Это позор!» – или: «А где вы были, когда мы дрались!» – и опять садилась с
пылающими щеками. У нее был только совещательный голос.
За эти дни она похудела и обветрела. В расстегнутой бараньей куртке ей было жарко,
волосы у нее распустились. В паузах между речами она торопливо рассказывала Рощину
про свои похождения… Сначала работала в комиссии по снабжению отрядов хлебом и
кипятком… Была переброшена в санитарный отряд и, наконец, назначена связистом…
Носилась по всему городу… Ее обстреливали «сто раз». Она показывала Рощину подол
юбки с дырками…

– Не будь я проворная, мне бы каюк. Кричат: «Маруська!» Я завертелась, а тут бомба на
этом месте, где я минуточку была, как тарарахнет, а я – за тополь… Ну, так напугалась,
до сих пор коленки трясутся.
Жизнерадостности у Маруси хватило бы еще на десяток восстаний. Во время ее
болтовни в дверях появилось исцарапанное лицо Сашко. Он едва продрался сюда и
поманил Марусю пальцем. Она подбежала, и он что-то ей зашептал. Маруся всплеснула
руками… Чугай гудел, отводя кандидатуры:

– Товарищи, мы не спорить собрались, мы тут не доказывать собрались, мы собрались
повелевать… А повелевает тот, у кого сила…

Маруся едва могла дождаться, – подбежав к столу, сообщила:
– В городе идет повальный грабеж… Вот послушайте товарищей… Их сюда пускать не
хотят… Им руки вывернули…
Тогда за дверью начался шум, возня, надрывающиеся голоса, и в комнату ввалились
Сашко и несколько рабочих с винтовками. Враз они заговорили:

– Это что ж такое! Тут у вас полицию поставили! Подите лучше взгляните… Весь бульвар
оцеплен, батькины хлопцы магазины разбивают… Возами вывозят…

У Махно обтянулись губы, точно он собрался укусить… Вылез из-за стола и пошел…
Махновские хлопцы в коридоре и вестибюле расступились, видя, что батько кажет
желтые, как у старой собаки, зубы. Идти ему далеко не пришлось, – на противоположной
стороне проспекта у окон большого магазина суетились какие-то тени. Едва он шагнул
за дверь гостиницы, на тротуаре появился Левка.

– В чем дело, из-за чего хай? – спросил Левка и пошатнулся. Махно крикнул:
– Где ты был, мерзавец?