Page 18 - Хождение по мукам. Хмурое утро

него просветлело. Парень был хороший, чересчур впечатлительный, – но ничего,
обломается. Иван Ильич пошел к товарному вагону, который прицепляли сзади
платформ с пушками. По перрону бежал возбужденный Сапожков, с мешком и шашкой
под мышкой…

– Иван, устроил?
– В порядке, Сергей Сергеевич… Грузись.
Сапожков полез в товарный вагон. Там, в углу, на матросском барахлишке, уже сидела
Анисья.

Неподалеку от Воропонова – станции Западной железной дороги – еще до света орудия
были выгружены и установлены в расположении одного из артиллерийских дивизионов.
Здесь Телегин и его отряд узнали, что дела на фронте очень тяжелые. Под Воропоновом
строилась линия укреплений, она шла полуподковой всего в каких-нибудь десяти верстах
от Царицына, начинаясь на севере, у станции Гумрак, и кончаясь у Сарепты – на юге от
Царицына. Эта дуга укреплений была последней защитой. В тылу за ней тянулась
невысокая гряда холмов и дальше – покатая равнина до самого города. Отступать можно
было только в Волгу, в ледяные волны.

Вчерашний ветер разогнал тучи, свалил их за краем степи в непроницаемый мрак.
Поднялось негреющее солнце. На плоской бурой равнине копошилось множество людей;
одни кидали землю, другие вбивали колья, тянули колючую проволоку, укладывали
мешки с песком. Со стороны Царицына подъезжали товарные составы, выгружались
люди, разбредались, исчезали под землей. Другие вылезали из складок земли и устало
брели к станции. Было похоже, что сюда призвано на работы – хочешь или не хочешь –
все население города, способное держать лопату…

Одна из таких партий, десятка в полтора разношерстных граждан обоего пола, подошла
к расположению телегинской батареи; их привел маленький старенький военный
инженер.

– Граждане! – осипшим голосом крикнул он, высовывая седые усы из толсто замотанного
верблюжьего шарфа. – Ваша задача проста: мне нужно поднять бруствер до
четырнадцати вершков, берите землю отсюда и бросайте сюда, до отметки на колышке…
Разойдитесь на шаг и – дружно за работу!

Он ободрительно похлопал лиловыми от холода маленькими руками и бодро полез из
выемки. Граждане проводили его взглядами, полными возмущения. Одна из женщин
затрясла круглым лицом ему вдогонку:

– Стыдитесь, Григорий Григорьевич, стыдитесь!

Остальные продолжали стоять, держа лопаты так, будто именно эти лопаты и были
гнусными орудиями пролетарской диктатуры. Только один – кадыкастый, большегубый
юноша, которому было очень интересно попасть на боевые позиции, – принялся было
ковырять землю, но на него сейчас же зашипели:
– Стыдно, Петя, перестаньте сию же минуту…

И все заговорили, обращаясь к человеку с желтым нервным лицом, стоявшему до этого
закрыв глаза, слегка покачиваясь; форменное пальто на нем – ведомства народного
просвещения – было демонстративно подпоясано веревкой.

– Ну вы-то что же молчали, Степан Алексеевич? Мы выбрали вас… Мы ждем от вас…
Он мученически поднял веки, щека его дернулась тиком.

– Я буду говорить, господа, но буду говорить не с Григорием Григорьевичем. Мы все
должны надеть траур по нашем Григории Григорьевиче…

В это время с бруствера полетели комья, над выемкой появилась лошадиная морда,
катающая в зубах удила, и сверху, с седла, перегнулся широкий, краснощекий,