Page 16 - Хождение по мукам. Хмурое утро

Разговаривать им дальше не пришлось. Их перегнали ломовые телеги, рысью
прогромыхавшие вниз к пристани.

За городскими крышами сквозь вихри пыли проступал закат, огромный и мрачный,
насыщая кровавой силой ползущие тучи. Над Волгой закрутился редкий снег.
Нагруженные телеги, охраняемые вооруженными рабочими, давно уехали. Набережная
опустела. Пароход отошел от конторки и, не зажигая огней, пришвартовывался где-то
ниже по течению.
Моряки в перепоясанных бушлатах, с гранатами, с вещевыми мешками, с винтовками
сидели на конторке за ветром, – не курили, помалкивали. Из рассказов рабочих им уже
было известно, что делалось в этом пустынном городе, озаренном мутно-кровавым
закатом. Дела тут были невеселые.

Иван Ильич ждал конных упряжек для выгруженных орудий, с тревогой посматривал на
часы, несколько раз звонил в штаб. Выяснилось: упряжки уже высланы, отряду
приказано идти вместе с орудиями прямо на вокзал. Преодолевая наваливающийся на
дверь ветер, он вышел на палубу конторки. Перед ним стояла Анисья Назарова.
– Вы зачем здесь?

Она молчала, поджав губы; под его взглядом опустила голову. Ветхая, заплатанная
шаль, видимо единственная защита от стужи, была повязана у нее на плечах, за спиной –
дерюжный мешок.
– Нет, нет, нет, – сказал Иван Ильич, – ступайте на пароход, Анисья, вы мне в отряде не
нужны…
Покуда по сходням скатывали пушки на песок да возились с упряжками, – тучи угасли, и
река слилась с потемневшими берегами. Отряд тронулся в город, понукая лошаденок,
впряженных в орудия. К Ивану Ильичу подошел Шарыгин и – вполголоса:

– Что нам с Анисьей-то делать? Товарищи просят оставить при отряде…
Сейчас же, отделившись от колеса орудия, к Ивану Ильичу с другой стороны подошел
Латугин.

– Товарищ командир, она вроде нам как мамаша. В таких делах, – фронт, знаешь, –
добежать, принести чего-нибудь, рубашечку простирнуть… Да она воинственная, только
так, с виду тиха. Пристала и пристала, как собачонка, что ты сделаешь…
Анисья оказалась тут же, позади Ивана Ильича, – она шла за отрядом все так же – с
опущенной головой. Шарыгин сказал:

– Определим ее сестрой милосердной, без квалификации… Милое дело…

Иван Ильич кивнул: «Правильно, я и сам хотел ее оставить». Латугин побежал опять к
орудийному колесу, ухватился за него, гаркнул на лошаденок, выбивавшихся в гору из
последних сил: «Но, добрые, вывози!» Песок, сорванный с откоса, обрушился на отряд,
закрутился, как бешеный. Наконец колеса покатились по улице. В едва различимых
домишках не светилось ни одно окно; страшно выли провода на столбах да громыхали
вывески. Иван Ильич шел и усмехался… «Вот получил урок, шлепнули по носу: эй,
командир, невнимателен к людям… Правильно, ничего не скажешь… От Нижнего до
Царицына валялся на боку, развесив уши, и не полюбопытствовал: каковы они, эти
балагуры… Видишь ты – шагают вразвалку, ветер задирает ленточки на шапочках…
Почему Анисьино горе, жалкую судьбу ее, они, не сговариваясь, вдруг связали со своей
судьбой, да еще в такой час, когда приказано покинуть легкое житье на пароходе и
сквозь песчаные ледяные вихри идти черт знает в какую тьму, – драться и умирать?..
Храбрецы, что ли, особенные? Нет, как будто, – самые обыкновенные люди… Да,
неважный ты командир, Иван Ильич… Серый человек… Тот хорош командир, кто при
самых тяжелых обстоятельствах держит в памяти сложную душу каждого бойца,
доверенного тебе…»

Давешний разговор с Сергеем Сергеевичем и этот, как будто незначительный, случай с