Page 27 - Хождение по мукам. Хмурое утро

Он шлепнул себя ладонью по глазам так, что фуражка съехала на затылок.
– Хотел по этому поводу сделать сообщение человечеству – никак не меньшей
аудитории, – сообщение исключительно злое, и не для пользы, – к черту ее, – а для зла…
Но рукописи нет, не написал еще… Извиняюсь…

Было уже темно. По горизонту разгорались пожары, дымно-багровые зарева
вскидывались все выше и шире, в особенности на юге, в стороне Сарепты. Горели хутора,
освещая путь быстро наступающему врагу. Телегин слушал теперь одним ухом, – далеко,
прямо на западе, как будто змеи высовывали светящиеся головы из-за горизонта,
поднимались зеленые ракеты по три враз.

Сергей Сергеевич, упрямо не желая замечать всей этой иллюминации, говорил
вздрагивающим голосом, от которого Ивана Ильича нет-нет да продирали мурашки.
– Или мы живем только для того, чтобы есть? Тогда пускай пуля размозжит мне башку, и
мой мозг, который я совершенно ошибочно считал равновеликим всей вселенной,
разлетится, как пузырь из мыльной пены… Жизнь, видишь ли, это цикл углерода плюс
цикл азота, плюс еще какой-то дряни… Из молекул простых создаются сложные, очень
сложные, затем – ужасно сложные… Затем – крак! Углерод, азот и прочая дрянь
начинают распадаться до простейшего состояния. И все. И все, Ванька… При чем же тут
революция?
– Что ты несешь, Сергей Сергеевич? Революция именно и поднимает человека над
обыденщиной…
– Оставь меня в покое! Да я и не с тобой разговариваю, много ты понимаешь в
революции. Она кончена… Она раздавлена, – гляди вперед носа… Советская Россия уже
сейчас – в пределах до Ивана Грозного… Скоро все дороги будут белы от костей… И
будут торжествовать циклы углерода и азота – вот те самые, что придут сюда утром на
конях…
Телегин молчал, стоя прямо, руки за спиной, – в темноте трудно было разобрать его
лицо, красноватое от зарева.

– Иван… Жить стоит только ради фантастического будущего, великой и окончательной
свободы, когда каждому человеку никто и ничто не мешает сознавать себя равновеликим
всей вселенной… Сколько вечеров мы разговаривали об этом с моими ребятами! Звезды
были над нами те же, что при великом Гомере. Костры горели те же, что освещали путь
сквозь тысячелетия. Ребята слушали о будущем и верили мне, в глазах их отсвечивали
звезды, и на боевых штыках отсвечивал огонь костров… Они все лежат в степях… Мой
полк я не привел к победе… Значит, обманул!

Справа, шагах в полутораста, послышался сторожевой окрик и затем негромкий
разговор. Телегин обернулся, всматриваясь, – должно быть, к Гагину, стоящему с той
стороны в охранении, кто-то подошел из своих.

– Иван, а если это будущее – только волшебная сказка, рассказанная в российских
глухих степях? Если оно не состоится? Если так, тогда в мир входит ужас. – Сапожков
вплотную придвинулся и заговорил шепотом. – Ужас пришел, никто по-настоящему еще
не верит этому. Ужас только примеряется к силе сопротивления. Четыре года
истребления человечества – пустяки в сравнении с тем, что готовится. Истребление
революции у нас и во всем мире – вот основное… И тогда – всеобщая, поголовная
мобилизация личностей, – обритые лбы и жестянки на руке… И над серым пепелищем
мира – раздутый, торжествующий ужас… Так лучше уж я сразу погибну от горячего
удара казацкой шашки…
– Да, Сергей Сергеевич, тебе надо отдохнуть, полечиться, – сказал Телегин.

– Другого ответа от тебя и не ждал!..

В котлован спустился Гагин вместе с каким-то высоким сутуловатым военным. Телегин
несказанно обрадовался – кончить невыносимо тяжелый разговор. Подошедший человек,
весь облепленный грязью, с оторванной полой шинели и почему-то в казацком картузе,
сказал так густо, точно он неделю просидел по шею в болоте: