Page 30 - Хождение по мукам. Хмурое утро

маршем по полям истории во главе со своим начдивом.
Он опустил бинокль, вынул почерневшую трубочку, не спеша насыпал в нее щепоть
саратовской махорки, стал искать спичек, хлопая себя по карманам шинели. Спичек не
было. Он поглядел направо и налево, – в нескольких шагах впереди него лежали перед
накиданными кучками земли бойцы: у одного расплывалось на боку по суконной рубахе
черное пятно, другой хрипел, как дурной, трясь щекой о ложе винтовки.
Начдив осторожно бросил трубочку на землю, она закатилась в полынь. Снова взялся за
бинокль. И руки его невольно задрожали…
На юго-западе были видны новые огромные скопления конницы… Она откуда-то взялась,
пока он набивал трубочку… Много тысяч всадников выезжало из-за холмов, поднимая
пыль, озаренную косым солнцем. Этакая силища одним махом сомнет и потопчет!..
Начдив на мгновение оторвался от бинокля. В окопах все замерло, все насторожилось,
бойцы поднялись, стоя во весь рост, сжимая винтовки. Начдив не успел раскрыть и рта,
чтобы сказать им горячее слово, – издалека докатился грохот орудий. Начдив снова
прилип к биноклю. Что за чертовщина! Десятка два разрывов взметнулось на равнине
вблизи съезжающихся казачьих сотен… Казачьи сотни на рысях быстро разворачивались
в лаву, – в ее гуще плеснуло атаманское знамя. Казаки поворачивали навстречу этим
мчавшимся с холмов конным массам… Плотная казачья лава, ощетиненная пиками,
пятилась, строилась и враз послала коней, – две лавы, эта и та, с холмов, сближались и
сошлись… Огромная туча пыли встала над этим местом…

Начдив повел биноклем ближе и увидел, как панически поднимаются залегшие цепи
пластунов… «Эге, – сказал сам себе начдив, – значит, вот почему предвоенсовета так
нажимал по телефону, чтоб нам держаться до последней крови… Так то ж подошла
Стальная дивизия Дмитрия Жлобы…»

Вслед за конницей, налетевшей на казаков, поднялись из-за холмов густые ряды
стрелковых цепей Стальной дивизии. А дальше, на самом горизонте, уже виднелись
сквозь пыль – верблюды, телеги, толпы народа. Это были огромные обозы дивизии,
тащившей за собой, как вскоре выяснилось, десятки тысяч пудов пшеницы, бочки со
спиртом, сотни беженцев, стада коров и овец…

Много казаков легло в этом бою. Разбитая белая конница ушла на запад, пехота,
заметавшись между цепями Стальной дивизии и морозовцами, частью была побита,
частью сдалась. Когда все кончилось, – а бой длился около часу, – начдив сел на коня и
шагом поехал по равнине, усеянной павшими людьми и конями. Еще кое-где дымилась
земля и стонали неподобранные раненые. Навстречу начдиву выехала группа всадников.
Передний из них, одетый по-кубански, с газырями, с большим кинжалом на животе и
башлыком за плечами, загорячил вороного коня, подскакал к начдиву и, осадив, сказал
резким повелительным голосом:

– Бывайте здоровы, товарищ, с кем я говорю?
– Вы говорите с начальником морозовско-донской дивизии, здравствуйте, товарищ, а вы
кто будете?
– Кто буду я? – усмехаясь, ответил всадник. – Вглядись. Буду я тот самый, кого главком
Одиннадцатой объявил вне закона и хотел расстрелять в Невинномысской, а я – видишь –
пришел в Царицын, да, кажется, вовремя.
Начдиву не слишком понравилась такая длинная и хвастливая речь; нахмурясь, он
сказал:
– Значит, вы будете Дмитрий Жлоба…

– Так будто меня звали с детства. А ну, укажи, – где мне здесь поговорить по телефону с
военсоветом.

– Я уже говорил, военсовету все известно.
– А на что мне, что ты говорил, мой голос пускай послушают, – надменно ответил
Дмитрий Жлоба и так толкнул коня, что вороной жеребец сиганул, как бешеный.