Page 29 - Хождение по мукам. Хмурое утро

6
Под натиском пятой колонны всю ночь и следующий день морозовская дивизия
медленно отступала к Сарепте и к приозерному селу Чапурники. Сотни трупов лежали
на равнине. Генерал Денисов не давал красным перевести дыхания. За каждой отбитой
атакой немедленно начиналась новая. Над окопами лопалась и визжала шрапнель;
землю сотрясали взрывы, бойцов заваливало вихрями земли. Смолкали казачьи пушки,
бойцы высовывали из окопа лица, искаженные злобой, болью, вымазанные кровью…

Из-за холмов, из оврагов появились густые кучи всадников, на скаку раскидывались
лавой, – пыль у них курилась под копытами… Крутя клинками, визжали они, по древнему
татарскому обычаю. Дрогни тут, побеги хоть один боец в ужасе перед налетающей лавой
рыжих грудастых коней и черных всадников, вытянувшихся над гривами в
стремительном движении – поскорее напоить горячей кровью клинок, – цепь бойцов
сбита, зарублена, затоптана…

Фланги морозовцев, прижатые к садам Сарепты и к гумнам села Чапурники, держались
стойко, но центр прогибался к Волге, – так же неумолимо, как разгибаются мускулы
руки, когда навалившаяся тяжесть свыше силы. Начдив, вместе с комиссаром,
адъютантом и вестовыми, сидевшими на корточках у поваленных верховых лошадей,
находился здесь же, в центре, на передовых линиях. Убитых и раненых он замещал все
более жидкими пополнениями, снимаемыми с флангов. Но резервов он не требовал у
командарма: в Царицыне взять больше было нечего.

Там сегодня утром на главной линии обороны случилось несчастье: два полка, Первый и
Второй крестьянские, мобилизованные по хуторам и ближним селам, неожиданно
вылезли из окопов и, подняв над головами винтовки, пошли сдаваться в плен белым. В
штабе Первого полка несколько командиров, собравшись у походной кухни, окружили
полкового комиссара и коммунистов и в упор расстреляли их. В тот же час и во Втором
полку были застрелены командир, комиссар и несколько коммунистов. Только две роты
не поддались провокации и открыли огонь по изменникам, бегущим в плен с белыми
флагами. Цепи мамонтовцев, издали увидев эти толпы, приняли их за атакующих и
открыли отчаянную стрельбу по ним. Остатки двух крестьянских полков, заметавшись,
бросая оружие, повернули назад. Их окружили и увели. Фронт почти на пять верст
оказался открытым.
В Царицыне тревожно заревели гудки на оружейном, механическом и всех лесопильных
заводах. Коммунисты, посланные военсоветом, обходя цеха, говорили:

– Товарищи, бросайте работу, берите оружие, спасай фронт.
Рабочие – а на заводах оставались пожилые, калеченые да подростки – бросали работу,
прятали инструменты, останавливали станки, гасили горны и бежали в пакгаузы, где
хранилось их именное оружие. За воротами строились и шли на вокзал.

Из окраинных домишек выбегали жены и матери, совали им в руки узелки с едой, и
много женщин шло за нестройно шагающими отрядами до вокзала, и многие провожали
дальше, до самых позиций. И там матери и жены долго еще стояли на буграх, покуда не
подъехал командарм и, прикладывая руку к душе, жалостно просил идти домой, потому
что здесь они не нужны и даже мешают, – изображая собой на буграх отлично
различимую цель для наводчиков мамонтовской артиллерии.

Еще до конца дня три тысячи царицынских рабочих заслонили прорыв на фронте, куда
уже начали вливаться белые, и с тяжелыми для себя потерями отбросили их.

Это было в часы, когда морозовская дивизия выдерживала небывалый по отчаянности
натиск кавалерии и пехоты. Центр дивизии был оттеснен почти к самой Волге. Снаряды
уже рвались на улицах Сарепты. Село Чапурники занялось, и пламя гуляло по
соломенным крышам, горели камыши по берегам плоского степного озера.

Начдив оглядывал в бинокль равнину. Солнце было уже на ущербе. Он видел, как
съезжались и разъезжались казачьи сотни, перестраиваясь открыто и нагло. Опытным
глазом он определил по бойкости коней, что это – свежие части, готовившиеся к
последней атаке. Видимо, к закату солнца уже вся морозовская дивизия пойдет суровым