Page 18 - Один день Ивана Денисовича

Но Фетюков от Буйновского ни в чем не зависит – кавторангу посылки тоже не идут. И,
недобро усмехнувшись ртом полупустым, сказал:

– Подожди, кавторанг, восемь лет посидишь – еще и ты собирать будешь.
Это верно, и гордей кавторанга люди в лагерь приходили…

– Чего-чего? – не дослышал глуховатый Сенька Клевшин. Он думал – про то разговор
идет, как Буйновский сегодня на разводе погорел. – Залупаться не надо было! –
сокрушенно покачал он головой. – Обошлось бы все.

Сенька Клевшин – он тихий, бедолага. Ухо у него лопнуло одно, еще в сорок первом.
Потом в плен попал, бежал три раза, излавливали, сунули в Бухенвальд. В Бухенвальде
чудом смерть обминул, теперь отбывает срок тихо. Будешь залупаться, говорит,
пропадешь.

Это верно, кряхти да гнись. А упрешься – переломишься.
Алексей лицо в ладони окунул, молчит. Молитвы читает.

Доел Шухов пайку свою до самых рук, однако голой корочки кусок -полукруглой верхней
корочки – оставил. Потому что никакой ложкой так дочиста каши не выешь из миски,
как хлебом. Корочку эту он обратно в тряпицу белую завернул на обед, тряпицу сунул в
карман внутренний под телогрейкой, застегнулся для мороза и стал готов, пусть теперь
на работу шлют. А лучше б и еще помедлили.

Тридцать восьмая бригада встала, разошлась: кто к растворомешалке, кто за водой, кто к
арматуре.

Но ни Тюрин не шел к своей бригаде, ни помощник его Павло. И хоть сидела 104-я вряд
ли минут двадцать, а день рабочий – зимний, укороченный – был у них до шести, уж всем
казалось большое счастье, уж будто и до вечера теперь недалеко.

– Эх, буранов давно нет! – вздохнул краснолицый упитанный латыш Кильдигс. – За всю
зиму – ни бурана! Что за зима?!

– Да… буранов… буранов… – перевздохнула бригада.
Когда задует в местности здешней буран, так не то что на работу не ведут, а из барака
вывести боятся: от барака до столовой если веревку не протянешь, то и заблудишься.
Замерзнет арестант в снегу – так пес его ешь. А ну-ка убежит? Случаи были. Снег при
буране мелочкий-мелочкий, а в сугроб ложится, как прессует его кто. По такому
сугробу, через проволоку переметанному, и уходили. Недалеко, правда.
От бурана, если рассудить, пользы никакой: сидят зэки под замком; уголь не вовремя,
тепло из барака выдует; муки в лагерь не подвезут – хлеба нет; там, смотришь, и на
кухне не справились. И сколько бы буран тот ни дул -три ли дня, неделю ли, – эти дни
засчитывают за выходные и столько воскресений подряд на работу выгонят.

А все равно любят зэки буран и молят его. Чуть ветер покрепче завернет – все на небо
запрокидываются: матерьяльчику бы! матерьяльчику!

Снежку, значит.
Потому что от поземки никогда бурана стоящего не разыграется.

Уж кто-то полез греться к печи 38-й бригады, его оттуда шуранули.
Тут в зал вошел и Тюрин. Мрачен был он. Поняли бригадники: что-то делать надо, и
быстро.
– Та-ак, – огляделся Тюрин. – Все здесь, сто четвертая?

И не проверяя и не пересчитывая, потому что никто у Тюрина никуда уйти не мог, он
быстро стал разнаряжать. Эстонцев двоих да Клевшина с Гопчиком послал большой
растворный ящик неподалеку взять и нести на ТЭЦ. Уж из того стало ясно, что
переходит бригада на недостроенную и поздней осенью брошенную ТЭЦ. Еще двоих