Page 15 - Один день Ивана Денисовича
P. 15

сторона их была славна, ни корзины лозовые не вяжут, никому это теперь не нужно. А
                промысел есть-таки один новый, веселый – это ковры красить. Привез кто-то с войны
                трафаретки, и с тех пор пошло, пошло, и все больше таких мастаков – красилей
                набирается: нигде не состоят, нигде не работают, месяц один помогают колхозу, как раз
                в сенокос да в уборку, а за то на одиннадцать месяцев колхоз ему справку дает, что
                колхозник такой-то отпущен по своим делам и недоимок за ним нет. И ездят они по всей
                стране и даже в самолетах летают, потому что время свое берегут, а деньги гребут
                тысячами многими, и везде ковры малюют: пятьдесят рублей ковер на любой простыне
                старой, какую дадут, какую не жалко, – а рисовать тот ковер будто бы час один, не более.
                И очень жена надежду таит, что вернется Иван и тоже в колхоз ни ногой, и тоже таким
                красилем станет. И они тогда подымутся из нищеты, в какой она бьется, детей в
                техникум отдадут, и заместо старой избы гнилой новую поставят. Все красили себе дома
                новые ставят, близ железной дороги стали дома теперь не пять тысяч, как раньше, а
                двадцать пять.
                Хоть сидеть Шухову еще немало, зиму-лето да зиму-лето, а все ж разбередили его эти
                ковры. Как раз для него работа, если будет лишение прав или ссылка.

                Просил он тогда жену описать – как же он будет красилем, если отроду рисовать не
                умел? И что это за ковры такие дивные, что на них? Отвечала жена, что рисовать их
                только дурак не сможет: наложи трафаретку и мажь кистью сквозь дырочки. А ковры
                есть трех сортов: один ковер «Тройка» – в упряжи красивой тройка везет офицера
                гусарского, второй ковер – «Олень», а третий – под персидский. И никаких больше
                рисунков нет, но и за эти по всей стране люди спасибо говорят и из рук хватают. Потому
                что настоящий ковер не пятьдесят рублей, а тысячи стоит.

                Хоть бы глазом одним посмотреть Шухову на те ковры…
                По лагерям да по тюрьмам отвык Иван Денисович раскладывать, что завтра, что через
                год да чем семью кормить. Обо всем за него начальство думает – оно, будто, и легче. А
                как на волю ступишь?…

                Из рассказов вольных шоферов и экскаваторщиков видит Шухов, что прямую дорогу
                людям загородили, но люди не теряются: в обход идут и тем живы.

                В обход бы и Шухов пробрался. Заработок, видать, легкий, огневой. И от своих
                деревенских отставать вроде обидно… Но, по душе, не хотел бы Иван Денисович за те
                ковры браться. Для них развязность нужна, нахальство, милиции на лапу совать. Шухов
                же сорок лет землю топчет, уж зубов нет половины и на голове плешь, никому никогда
                не давал и не брал ни с кого и в лагере не научился.

                Легкие деньги – они и не весят ничего, и чутья такого нет, что вот, мол, ты заработал.
                Правильно старики говорили: за что не доплатишь, того не доносишь. Руки у Шухова еще
                добрые, смогают, неуж он себе на воле верной работы не найдет.

                Да еще пустят ли когда на ту волю? Не навалят ли еще десятки ни за так?…
                Колонна тем временем дошла и остановилась перед вахтой широко раскинутой зоны
                объекта. Еще раньше, с угла зоны, два конвоира в тулупах отделились и побрели по полю
                к своим дальним вышкам. Пока всех вышек конвой не займет, внутрь не пустят. Начкар с
                автоматом за плечом пошел на вахту. А из вахты, из трубы, дым, не переставая,
                клубится: вольный вахтер всю ночь там сидит, чтоб доски не вывезли или цемент.
                Напересек через ворота проволочные, и через всю строительную зону, и через дальнюю
                проволоку, что по тот бок, – солнце встает большое, красное, как бы во мгле. Рядом с
                Шуховым Алешка смотрит на солнце и радуется, улыбка на губы сошла. Щеки
                вваленные, на пайке сидит, нигде не подрабатывает -чему рад? По воскресеньям все с
                другими баптистами шепчется. С них лагеря, как с гуся вода. По двадцать пять лет
                вкатили им за баптистскую веру – неуж думают тем от веры отвадить?

                Намордник дорожный, тряпочка, за дорогу вся отмокла от дыхания и кой-где морозом
                прихватилась, коркой стала ледяной. Шухов ее ссунул с лица на шею и стал к ветру
                спиной. Нигде его особо не продрало, а только руки озябли в худых рукавичках, да
                онемели пальцы на левой ноге: валенок-то левый горетый, второй раз подшитый.
   10   11   12   13   14   15   16   17   18   19   20