Page 26 - Один день Ивана Денисовича

спину ломать, лучше тому шестерке выделить порцию лишнюю за счет работяг. Воду
принести, дров, печку растопить – тоже не сам повар делает, тоже работяги да доходяги
– и им он по порции, чужого не жалко. Еще положено, чтоб ели, не выходя со столовой:
миски тоже из лагеря носить приходится (на объекте не оставишь, ночью вольные
сопрут), так носят их полсотни, не больше, а тут моют да оборачивают побыстрей
(носчику мисок – тоже порция сверх). Чтоб мисок из столовой не выносили -ставят еще
нового шестерку на дверях – не выпускать мисок. Но как он ни стереги – все равно
унесут, уговорят ли, глаза ли отведут. Так еще надо по всему, по всему объекту сборщика
пустить: миски собирать грязные и опять их на кухню стаскивать. И тому порцию. И
тому порцию.

Сам повар только вот что делает: крупу да соль в котел засыпает, жиры делит – в котел и
себе (хороший жир до работяг не доходит, плохой жир -весь в котле. Так зэки больше
любят, чтоб со склада отпускали жиры плохие). Еще – помешивает кашу, как доспевает.
А санинструктор и этого не делает: сидит – смотрит. Дошла каша – сейчас
санинструктору: ешь от пуза. И сам -от пуза. Тут дежурный бригадир приходит,
меняются они ежеден – пробу снимать, проверять будто, можно ли такой кашей работяг
кормить. Бригадиру дежурному – двойную порцию.
Тут и гудок. Тут приходят бригады в черед и выдает повар в окошко миски, а в мисках
тех дно покрыто кашицей, и сколько там твоей крупы – не спросишь и не взвесишь,
только сто тебе редек в рот, если рот откроешь.

Свистит над голой степью ветер – летом суховейный, зимой морозный. Отроду в степи
той ничего не росло, а меж проволоками четырьмя – и подавно. Хлеб растет в хлеборезке
одной, овес колосится – на продскладе. И хоть спину тут в работе переломи, хоть
животом ляжь – из земли еды не выколотишь, больше, чем начальничек тебе выпишет,
не получишь. А и того не получишь за поварами, да за шестерками, да за придурками. И
здесь воруют, и в зоне воруют, и еще раньше на складе воруют. И все те, кто воруют,
киркой сами не вкалывают. А ты – вкалывай и бери, что дают. И отходи от окошка.
Кто кого сможет, тот того и гложет.

Вошли Павло с Шуховым и с Гопчиком в столовую – там прямо один к одному стоят, не
видно за спинами ни столов куцых, ни лавок. Кто сидя ест, а больше стоя. 82-я бригада,
какая ямки долбала без угреву полдня, – она-то первые места по гудку и захватила.
Теперь и поевши не уйдет – уходить ей некуда. Ругаются на нее другие, а ей что по
спине, что по стене – все отрадней, чем на морозе.

Пробились Павло и Шухов локтями. Хорошо пришли: одна бригада получает, да одна
всего в очереди, тоже помбригадиры у окошка стоят. Остальные, значит, за нами будут.

– Миски! Миски! – повар кричит из окошка, и уж ему суют отсюда, и Шухов тоже
собирает и сует – не ради каши лишней, а быстрее чтоб.

Еще там сейчас за перегородкой шестерки миски моют – это тоже за кашу.
Начал получать тот помбригадир, что перед Павлом, – Павло крикнул через головы:

– Гопчик!
– Я! – от двери. Тонюсенький у него голосочек, как у козленка.

– Зови бригаду!
Убег.

Главное, каша сегодня хороша, лучшая каша – овсянка. Не часто она бывает. Больше
идет магара по два раза в день или мучная затирка. В овсянке между зернами – навар
этот сытен, он-то и дорог.
Сколища Шухов смолоду овса лошадям скормил – никогда не думал, что будет всей
душой изнывать по горсточке этого овса!

– Мисок! Мисок! – кричат из окошка.