Page 29 - Один день Ивана Денисовича

…А вблизи от них сидел за столом кавторанг Буйновский. Он давно уже кончил свою
кашу и не знал, что в бригаде есть лишние, и не оглядывался, сколько их там осталось у
помбригадира. Он просто разомлел, разогрелся, не имел сил встать и идти на мороз или
в холодную, необогревающую обогревалку. Он так же занимал сейчас незаконное место
здесь и мешал новоприбывающим бригадам, как те, кого пять минут назад он изгонял
своим металлическим голосом. Он недавно был в лагере, недавно на общих работах.
Такие минуты, как сейчас, были (он не знал этого) особо важными для него минутами,
превращавшими его из властного звонкого морского офицера в малоподвижного
осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь
отверстанные ему двадцать пять лет тюрьмы.

…На него уже кричали и в спину толкали, чтоб он освобождал место.
Павло сказал:

– Капитан! А, капитан?
Буйновский вздрогнул, как просыпаясь, и оглянулся.

Павло протянул ему кашу, не спрашивая, хочет ли он.
Брови Буйновского поднялись, глаза его смотрели на кашу, как на чудо невиданное.

– Берить, берить, – успокоил его Павло и, забрав последнюю кашу для бригадира, ушел.
…Виноватая улыбка раздвинула истресканные губы капитана, ходившего и вокруг
Европы, и Великим северным путем. И он наклонился, счастливый, над неполным
черпаком жидкой овсяной каши, безжирной вовсе, – над овсом и водой.

…Фетюков злобно посмотрел на Шухова, на капитана и отошел.
А по Шухову правильно, что капитану отдали. Придет пора, и капитан жить научится, а
пока не умеет.

Еще Шухов слабую надежду имел – не отдаст ли ему и Цезарь своей каши? Но не должен
бы отдать, потому что посылки не получал уже две недели.

После второй каши так же вылизав донце и развал миски корочкой хлеба и так же
слизывая с корочки каждый раз, Шухов напоследок съел и саму корочку. После чего
взял охолоделую кашу Цезаря и пошел.
– В контору! – оттолкнул он шестерку на дверях, не пропускавшего с миской.

Контора была – рубленая изба близ вахты. Дым, как утром, и посейчас все валил из ее
трубы. Топил ее дневальный, он же и посыльный, повременку ему выписывают. А щепок
да палочья для конторы не жалеют.

Заскрипел Шухов дверью тамбура, еще потом одной дверью, обитой паклею, и, вваливая
клубы морозного пара, вошел внутрь и быстренько притянул за собой дверь (спеша, чтоб
не крикнули на него: «Эй, ты, вахлак, дверь закрывай!»).
Жара ему показалась в конторе, ровно в бане. Через окна с обтаявшим льдом солнышко
играло уже не зло, как там, на верху ТЭЦ, а весело. И расходился в луче широкий дым от
трубки Цезаря, как ладан в церкви. А печка вся красно насквозь светилась, так
раскалили, идолы. И трубы докрасна.

В таком тепле только присядь на миг – и заснешь тут же. Комнат в конторе две.
Второй, прорабской, дверь недоприкрыта, и оттуда голос прораба гремит:

– Мы имеем перерасход по фонду заработной платы и перерасход по стройматериалам.
Ценнейшие доски, не говорю уже о сборных щитах, у вас заключенные на дрова рубят и
в обогревалках сжигают, а вы не видите ничего. А цемент около склада на днях
заключенные разгружали на сильном ветру и еще носилками носили до десяти метров,
так вся площадка вокруг склада в цементе по щиколотку, и рабочие ушли не черные, а
серые. Сколько потерь?!