Page 127 - Живые и мертвые

человек тоже бегут, ломая сучья. Над головой стоял треск пулеметов, а сзади слышались
взрывы и автоматные очереди.
Синцов так и не узнал, скольким из них удалось спастись тогда: они разбежались по
лесу в разные стороны и уже не встретились друг с другом. Он шел, шел почти без
остановок, лишь иногда на несколько минут присаживаясь, чтоб отдышаться, шел весь
остаток этого короткого октябрьского дня, пока окончательно не стемнело, и шел всю ночь.
Он шел через лес, через какую-то дотла сожженную деревню и снова через лес, перебирался
через два противотанковых рва и через брошенные окопы. В одном из них он наткнулся на
трупы, и это спасло его: иначе он замерз бы. Он снял с одного мертвого гимнастерку и почти
новую телогрейку, только по краю немного замаранную кровью, а около другого подобрал
свалившуюся ушанку и, сцепив зубы, надвинул ее себе на голову, поверх бинтов. Он хотел
взять валявшуюся тут же винтовку, но она оказалась без затвора, и он, сколько ни шарил
кругом, так и не нашел его. Потом он пересек две дороги, одна была пустая, а по другой
ровно через минуту после него проехала колонна немецких мотоциклистов.
Он чувствовал запах пожарищ, видел зарева и слышал стрельбу то слева, то справа. А
одно время она, казалось, была со всех сторон. Ему тогда почудилось, что он переходит
фронт, и это действительно так и было…
Но когда на рассвете он, обессиленный, свалился на землю в чаще леса, то снова
услышал грохот разрывов не справа и не слева от себя, и но сзади, а далеко впереди. От
усталости он плохо соображал, и ему не пришло в голову, что эти далекие разрывы могли
быть немецкой бомбежкой у нас в тылу. Наоборот, он подумал, что ему раньше только
показалось, что он перешел фронт, а на самом деле линия фронта по-прежнему впереди.
Решив спастись во что бы то ни стало и не желая рисковать, он выпил болотной воды и
заполз в кустарник. Лучше дождаться сумерек и попробовать перейти фронт ночью: у него
было больше надежд на ночь, чем на день. Решив так, он на несколько часов заснул как
мертвый и проснулся, когда в воздухе уже начинало чуть-чуть сереть.
Он встал и снова пошел и шел еще километров пять по все никак не кончавшемуся
лесу. Один раз ему послышались голоса и даже раздался заставивший его вздрогнуть
близкий выстрел. Если бы он пошел на эти голоса и на этот выстрел, он попал бы прямо в
расположение стоявшего здесь медсанбата. Но он все еще считал, что не перешел фронт и
что эти голоса и этот выстрел немецкие и ему надо идти дальше.
Наконец, когда почти совсем стемнело, он вышел из леса на перекопанное
противотанковым рвом поле. Он перебрался через этот ров и дошел до каких-то выселок –
трех домиков с тянувшимися сзади них плетнями.
Он поднялся на взгорок и подошел к крайнему домику. Кругом было тихо. Домик
показался ему нежилым, но когда он подошел еще ближе, из-за угла дома навстречу ему
вышел немолодой боец с ведром в руке.
Именно это и было как чудо! Именно то, что боец шел так запросто с ведром в руке к
колодцу, не оставляло сомнений: вышел к своим.
Синцов смотрел на бойца, а боец смотрел на Синцова. Синцов был моложе бойца с
ведром, тому на вид было сорок, но Синцов не представлял себе, как сейчас выглядит он сам
с отросшей за двенадцать дней бородой. Поэтому его удивило, когда боец с ведром,
пристально поглядев на него, спросил:
– Тебе чего, папаша?
Он молча сделал два шага навстречу бойцу с ведром, так что тот даже попятился и
спросил:
– Ты к кому?
Но Синцов по-прежнему молча протянул обе руки и стал трясти руку бойца вместе с
дребезжащим в ней ведром.
– Вышел!.. – только и выговорил он наконец.
– Вышел-то вышел, – сказал боец, в руке у которого все еще болталось ведро, потому
что Синцов продолжал трясти ее. – Да промахнулся здорово! От нас до передовой еще