Page 123 - Живые и мертвые

Он подумал, что Золотарев убит, и, сидя на земле, стал искать его глазами. Но нигде
вокруг не было видно ни живого, ни мертвого Золотарева.
Синцов потрогал голову. Голова была вся в крови, но болело только с одной стороны,
над виском. Он неосторожно зацепил пальцами содранную кожу и вскрикнул. По лбу
потекла струйка крови.
Он поднялся и встал. Ему почему-то было очень зябко, но он чувствовал, что не так уж
слаб и может идти. Инстинктивным движением прижав ладони к груди и испуганно оторвав
их, он сначала увидел две кровяные печати на грязной нательной рубашке и только потом
сообразил, что на нем нет гимнастерки.
Ему не пришло в голову то, что произошло на самом деле. Он подумал другое: что сам
в беспамятстве стащил с себя гимнастерку и куда-то запихнул ее вместе с документами. Он
много раз думал о том, что, если смерть будет неизбежна, надо успеть разорвать или
спрятать документы. Может, это померещилось ему в беспамятстве.
Он опустился на землю, стал шарить вокруг и увидел тянущуюся по вялой траве
дорожку черных пятен. Это была кровь. Не поднимаясь с земли, перебирая руками росший
кругом мелкий кустарник, он двинулся обратно по дорожке из собственной крови. Но в
кустах не было ни гимнастерки, ни выброшенных документов – ничего.
Наконец он добрался до сосны, которую узнал, узнал неоспоримо: вот здесь он упал,
когда разорвался снаряд.
Вот оно, это место! И большое, уже впитавшееся в землю пятно крови. Он снова
прижал руки к груди, словно ему только почудилось, что он в нательной рубашке. Но
гимнастерки не было.
«Может, это Золотарев решил, что я убит, и снял ее с меня…» – впервые неуверенно
подумал Синцов.
Вдали послышались звуки боя. Там еще стреляли. Надо было идти туда! Он снова
прислушался, покачнувшись, встал на ноги и увидел двух шедших ему навстречу немцев.
Один, с винтовкой, был шагах в тридцати, а другой, с направленным на него автоматом,
совсем близко.
– Хальт!
Синцов увидел яростно, до ушей разинутый рот немца, готового выстрелить ему в
живот, отчужденно подумал о лежащем в брюках давно пустом нагане и поднял руки,
чувствуя, что, если его заставят долго стоять так, он упадет.
С тех пор как Синцов был оглушен и ранен, прошло уже больше часа, и немцы
методически прочесывали лес после прокатившегося здесь и ушедшего на восток боя.
Немец с винтовкой и другие немцы, видневшиеся еще дальше, продолжали двигаться
через лес, а немец с автоматом показал дулом, куда идти, и повел Синцова назад, в ту
сторону, откуда они утром шли с Золотаревым.
Синцов шел медленно, хотя немец недовольно покрикивал на него и даже один раз
несильно ткнул его в поясницу автоматом.
Голова у Синцова кружилась уже меньше, и он мог бы идти чуть быстрей, но не шел
потому, что не боялся этого шедшего сзади него немца.
«Черт с ним, пусть застрелит», – почти равнодушно думал он, прислушиваясь ко все
удалявшимся звукам боя.
Немец с автоматом подвел Синцова к группе других пленных, сидевших на опушке
леса под охраной двух немолодых немцев с винтовками, и что-то сказал им, показывая на
него. Один из них вынул тетрадку и сначала поставил там крестик, а потом что-то записал,
может быть, фамилию того немца, который привел Синцова, и тот немец ушел, еще раз
оглянувшись. А немолодой немец с тетрадкой посмотрел на окровавленную голову Синцова
и сказал ему:
– Зэтц дих! [Сядь!]
И Синцов сел рядом с другими четырьмя пленными: одного ранило в руку, у другого
была забинтована шея, третий все время плевал кровью, у него были разорваны щека и рот.