Page 134 - Живые и мертвые

Ефремов выскочил на улицу, подумал, что политрук вышел «до ветру», обошел вокруг
дома, даже окликнул несколько раз: «Товарищ политрук, товарищ политрук!», но никто не
отвечал ему.
Тогда, немного помедлив в сенях, но не слишком, потому что докладывать предстояло
неотвратимо, он вошел в комнату.
Старший лейтенант сидел на койке и все еще протирал глаза.
– Ну что, машина пришла? Я не ослышался?
– Нету политрука, – вытянувшись, сказал Ефремов.
– Как нету?
– Нету! И на улице нету, нигде нету, – сказал Ефремов.
– Вот! А называются особисты! Ушел! Ушел, сволочь, диверсант!.. – торжествующим
от чувства своей правоты голосом закричал старший лейтенант Крутиков, и лицо его в эту
секунду было настолько же счастливым, насколько несчастным выглядело лицо Ефремова…
В этот момент они оба еще не заметили записки Синцова.
Записка была обнаружена, когда жестоко обруганный Ефремов уже вышел из комнаты,
а старший лейтенант Крутиков хватился своего пистолета. Растерянно отодвинув его в
сторону, он несколько раз подряд прочел записку, радуясь только одному: что Ефремов,
слава богу, уже вышел. В записке стояло всего четыре слова: «Ушел в Особый отдел», но
положенный сверху собственный пистолет Крутикова был таким ядовитым примечанием к
этой записке, что старший лейтенант чуть не заплакал от унижения.
А Синцов шел и шел себе по дороге. Несмотря на ранний час, он встретил нескольких
военных, но на него никто не обратил особого внимания, потому что он шел выбритый и
одетый так же, как и другие. На нем были ушанка со звездочкой, из-под которой только
чуть-чуть белела сбоку полоска бинта, ватник и сильно прохудившиеся сапоги, но не у всех
же сапоги были новые. Он был без винтовки, но не у всех были винтовки. Словом, он мало
чем отличался от других военных людей, шедших и ехавших в тот час по дороге.
Великое дело – принять решение. Даже походка, несмотря на усталость, делается от
этого другой… Деревня, куда шел Синцов, если смотреть от выселок, казалось, стояла прямо
при дороге, а на самом деле была чуть в стороне. Впереди были разбитый бомбой мостик и
объезд. За объездом дорога шла дальше прямо, а к деревне надо было свернуть вправо.
Синцов подошел к объезду, когда там в выбитой грузовиками глубокой колее застряла
недавно обогнавшая его «эмочка». Шофер и командир выталкивали ее; шофер – отворив
дверцу и одной рукой выворачивая руль, а командир – схватясь за задний буфер.
– Эй, боец! – обернувшись и заметив Синцова, закричал командир. – Давайте сюда!
Помогите вытащить! А ну, быстрее!..
Синцов невольно послушался этого повелительного окрика и, подойдя, взялся за
задний буфер. Они нажали вместе, и машина выехала из колдобины.
– Ладно, спасибо, – сказал командир, разгибаясь и отряхивая от грязи полы шинели.
Синцов тоже разогнулся, и они встретились глазами.
Перед ним стоял Люсин, живой, здоровый, точно такой же, каким был раньше, Люсин,
но только не с двумя, а с тремя кубиками на петлицах.
Они оба были удивлены, и, кажется, Люсин даже сильнее Синцова.
– Люсин! Здорово!
Они пожали руки друг другу, все еще продолжая удивляться.
– А мы тебя уже списали в без вести пропавшие…
– И жене сообщили?
– Вот этого уж не знаю… Где ты был?
– Только вчера из окружения вышел… Куда едешь? В редакцию? Где она теперь?
Люсин наконец отпустил руку Синцова. Оттенок первого волнения исчез с его лица и
заменился чувством превосходства.
– Когда уезжал на передовую, была в Перхушкове.
– Да это же под самой Москвой! – воскликнул Синцов, даже и сейчас все еще до конца