Page 135 - Живые и мертвые

не осознавая, как приблизился фронт к Москве.
– Ну да!.. А где же еще? А вот пробыл пять дней на передовой, и ночью в политотделе
армии сказали, что редакция уже не в Перхушкове. Не то в Москве, в «Гудке», не то за
Москвой, по Горьковской. Мы последнее время были в поезде, так что, возможно, поезд и
перегнали. А может, и в Москве. Вот какие дела! – бодро сказал Люсин.
Бодрость эта происходила оттого, что он несколько дней подряд сидел на передовой и
теперь, отдыхая от чувства опасности, встряхнувши перышки, как воробей, ехал обратно в
редакцию с планшетом, полным материалов.
– А ты куда сейчас шел-то? – спросил Люсин и, вглядевшись в исхудавшее лицо
Синцова, добавил: – Да, можно сказать, что от тебя половина осталась!
– Куда? – переспросил Синцов. – Теперь, раз тебя встретил, туда же, куда и ты, – в
редакцию. Довезешь?
Всего пять минут назад он был совершенно уверен, что его путь лежит вот к этим двум,
уже видневшимся крайним домам деревни и больше никуда, а сейчас ему показалось бы
странным всякое другое намерение, кроме намерения ехать в свою собственную редакцию
вместе с этим свалившимся с неба Люсиным. Встреча с Люсиным была сама судьба, и,
конечно, судьба счастливая. Кто бы в ту минуту на его месте усомнился, что это так?
– Конечно. Садись, – на самую маленькую, крохотную секунду запнувшись, сказал
Люсин. – Правда, «эмка» не моя, из политотдела армии, но подвезет… Правда, тут шоферам
на днях драконовский приказ вышел: никого не подсаживать, – ну да, я думаю, ничего, а?.. –
обратился он к шоферу, который стоял рядом, вытирая тряпкой руки.
– Да уж ладно! – радуясь счастью этого вдруг встреченного человека, улыбнулся
шофер. – Тем более, если что, вы на себя возьмете! – добавил он и, открыв дверцу машины,
освободил для Синцова место рядом с занимавшим половину заднего сиденья дорожным
скарбом.
Шофер сел за руль, Люсин рядом с ним, а Синцов, поерзав плечами, втиснулся на
заднее сиденье; из горы накрытых плащ-палаткой вещей ему на колени с грохотом свалились
котелок с остатками пригорелой каши, ложка и автомобильная фара.
– Вы под ноги пихните, – обернувшись на грохот, сказал шофер. – Тут одну машину
разбомбило, я кое-что раскулачил с нее.
Они ехали довольно быстро. И Синцов подумал, что так часа через три они могут
оказаться в самой Москве. Почти неправдоподобным казалось, что всего двое суток назад
утром, в это время, он был в плену… А через три часа будет в Москве… Это было почти
невероятно, так же как и то, что впереди него сидел Люсин и что машина везла их в их
собственную редакцию.
У него даже появилась, наверное, несбыточная, но все-таки как в лихорадке
заколотившая его надежда: а вдруг Маша никуда не уехала и он через несколько часов
увидит ее?
– Слушай! – окликнул Синцов Люсина. Хотя, в сущности, они раньше знали друг друга
всего-навсего неполные сутки, но все пережитое с тех пор на войне добавило к этим суткам
такую силу давности, что она с первой же минуты заставила их обоих говорить друг другу
«ты». – Слушай! – Синцов в таких вещах был прямолинеен. – Ты не обиделся на меня тогда,
под Бобруйском?
Он слишком много горя хлебнул с тех пор сам, чтобы задним числом чувствовать себя
неправым перед Люсиным, но теперь он лучше, чем тогда, понимал, как трудно пришлось
Люсину под Бобруйском, и не хотел оставлять между собой и им даже тени обиды.
Люсин расхохотался, не поворачиваясь к Синцову, и хохотал, пожалуй, чуть дольше,
чем следовало человеку, который в самом деле нисколько не был обижен.
– Нашел о чем говорить! – сказал он сквозь смех. – Во-первых, я и забыл давно: в
стольких переплетах с тех пор был! А во-вторых, наоборот, благодаря тебе получил боевое
крещение.
«Благодаря тебе» как раз и было признаком незабытой обиды, но Синцов в ту минуту