Page 140 - Живые и мертвые

полевого госпиталя на Западном фронте; он пишет ей письма, и она пишет письма на его
полевую почту… А ее брат был ранен, у него отняли ступню, и он лежит в госпитале в
Казани и тоже пишет ей письма… И многие другие люди пишут и получают письма или
встречают людей, которые или сами видели, или хотя бы что-то слышали про тех, о ком у
них спрашивают… А я о своих не знаю ровно ничего – ни плохого, ни хорошего, ни одного
слова… Не знаю про дочь, не знаю про мать, не знаю про мужа, и на мою долю остается
только неотступно думать: живы они или нет?»
В первую неделю пребывания в школе она наивно, как теперь понимала, попросила,
чтобы, когда пройдут курс, ее, если это возможно, использовали в районе Гродно.
– Это зачем же? – резко спросил комиссар школы. Он знал из анкеты и автобиографии
все обстоятельства Машиной жизни, но считал в такую минуту ненужным и даже вредным
щадить ее чувства. – Зачем? – повторил он. – Чтобы свою семью самолично спасать? Это и
без вас постараются сделать, а вы своим появлением можете только погубить их, да и сами…
Ничего себе идея! – сердито усмехнулся он. – Жене политрука, прожившей с мужем полтора
года в Гродно, теперь возвращаться туда на подпольную работу! Вы что, из семейных
соображений, что ли, к нам в школу пошли? Тогда напрасно.
– Нет, конечно, – сказала Маша, отчасти солгав, потому что нелепая надежда, что она,
перебравшись через фронт, сможет если не найти мать и дочь, то хоть что-то узнать о них,
тоже сыграла какую-то роль в ее решении пойти именно сюда, в эту школу.
С тех пор прошло три месяца, и в конце концов она при всем трагизме этой мысли
все-таки привыкла к тому, что мама и Таня «там» и что, если они живы, она узнает о них
очень не скоро; но зато мысль, что она улетит в тыл к немцам, так ничего и не узнав о муже,
оставалась по-прежнему непереносимой.
В самом деле, трудно было представить себе, что тогда, в июне, на вокзале, он пожал
через решетку ее руки, намотал ремень полевой сумки, вскочил на ходу в вагон… Потом,
заслонив его, вскочил еще кто-то… И на этом все, абсолютно все оборвалось…
Она три раза писала запросы, на которые не получила никакого ответа, и два раза
благодаря своему упорству пробивалась в Политуправление: один раз – сразу после
зачисления в школу, еще в июле, другой раз – уже недавно, в сентябре, специально для этого
получив увольнительную на двенадцать часов.
В первый раз, в июле, ей сказали, что у них временно нет сведений о дислокации
армейской газеты «Боевое знамя», в которой служит ее муж. И этот ответ не только
встревожил, но одновременно и успокоил ее: они ничего не знали не только о Синцове, но и
о всей редакции, а вся редакция не могла же исчезнуть! Не знают, но будут знать! Она
оставила номер почтового ящика школы и просила батальонного комиссара, который
принимал ее, чтобы он написал ей хоть два слова, как только будут первые известия о
редакции. Батальонный комиссар обещал, но за два месяца ничего не прислал.
Кроме батальонного комиссара она оставила свой адрес жившему в их доме товарищу
покойного отца – Зосиме Ивановичу Попкову. Старик Попков взял у нее ключ от почтового
ящика и обещал через день наведываться к ним в подъезд и, если придет какое письмо, сразу
отослать ей. Но за все это время ей не пришло ни одного письма.
Когда в сентябре она во второй раз пришла в Политуправление, уже к другому
батальонному комиссару, – тот, первый, ушел на фронт, – новый батальонный комиссар
сказал: «Да-да, редакция „Боевого знамени“ благополучно вышла из окружения и ныне
действует в положенном ей месте, и редактор в ней прежний, тот же, что был до войны,
Гуреев. Но, к сожалению, в ответ на запрос оттуда поступил официальный ответ, что
секретарь редакции политрук Синцов из отпуска к месту службы не прибыл».
Два месяца назад Маша, наверно, стала бы убеждать батальонного комиссара, что этого
не может быть, что она сама провожала мужа, когда он уезжал в Гродно… Но теперь, в
сентябре, уже поняв многое из того, чего она не понимала, да и не могла понимать в июне и
в июле, она только вздохнула и пошла прочь, позабыв даже проститься.
«Не прибыл из отпуска, – значит, не доехал. А что значит „не доехал“? Если бы попал в