Page 161 - Живые и мертвые

значит, увидели, вернулся в Москву… – продолжал Шмелев.
– Да, вернулся, – сказала Маша, мучаясь догадкой: что же такое, неизвестное ей самой,
знает о Синцове Шмелев?
Но Шмелев знал о Синцове только то, что содержалось в личном деле Маши, а это
личное дело вместе с двумя другими лежало у него сейчас в ящике стола. Троих курсантов
сегодня ночью предстояло перебросить в тыл к немцам, и, прежде чем разговаривать с ними
перед отправкой, он еще раз смотрел их личные дела.
– Значит, вернулся муж. Ну и что?
Сидевшая перед Шмелевым молодая женщина с девичьим бледным и решительным
лицом не была похожа на такую, которая могла бы попросить никуда не отправлять ее в
связи с тем, что к ней вернулся муж. Но тогда зачем она пришла к нему и почему
взволнована, хотя и старается сдерживаться?
– Во-первых, – начала Маша задрожавшим голосом приготовленную еще по дороге из
Москвы фразу, – что мне делать, если там, после переброски, окажется, что у меня будет
ребенок? Я знаю, что не имела на это права, но что мне делать, если так будет?
«Вон что, – подумал Шмелев, – все-таки, значит, испугалась, не хочет лететь!»
Он гордился своим знанием людей, и ему было неприятно, что он ошибся.
– Значит, ставите вопрос о том, что не сможете пойти на задание? – спросил он.
Маша вспыхнула:
– Как вы могли подумать, товарищ полковник?!
– Подумать я могу все, что мне подумается, – сказал Шмелев, понимая, что его первое
впечатление было правильным, а второе – ложным, и радуясь этому.
– Я не для этого добровольно пошла в школу. – Маша чувствовала, как у нее горит
лицо.
– Понимаю, что не для этого, – прервал ее Шмелев. Теперь он хотел ей помочь. – Но,
если так, если вы намерены делать то, к чему себя готовили, о чем же вы меня спрашиваете?
Я не врач и не гадалка.
– Я спрашиваю потому, – успокаиваясь именно от резкого тона, взятого Шмелевым,
сказала Маша, – что вдруг это мне сможет там помешать. Что мне тогда делать? Я сделаю
так, как это будет нужно.
– Помешать разведчику может все, если он будет подчиняться обстоятельствам, и мало
что может помешать, если он сам подчиняет себе обстоятельства. Разведчиком может быть
женщина с ребенком, старик, слепой, глухой, инвалид, и все это можно повернуть против
себя и против врага. Все зависит от человека и того, какие дополнительные трудности он
ради пользы дела готов взять на себя. Я знал случай, – помолчав, добавил Шмелев, – когда
разведчику пришлось сломать ногу, потому что его заподозрили, что он до этого
притворялся хромым.
Маша невольно взглянула на прислоненные к столу костыли Шмелева.
– Это было давно и не со мной, – перехватил он ее взгляд. – Как начальник школы, я не
придаю вашему вопросу значения по службе, а если хотите советоваться об этом как о своем
личном деле, советуйтесь с нашим врачом. Кстати, она женщина.
«Честная, – подумал он, глядя на Машу. – Можно посылать – не продаст».
Он считал разговор оконченным и, сказав Маше, что еще раз вызовет ее по делам
службы, уже собирался отпустить ее, но для Маши разговор только начался.
Вместо того чтобы встать и уйти, она ответила, что еще не сказала самого главного.
Шмелев искоса взглянул на часы – время было дорого, – но что-то в голосе этой
курсантки помешало ему прервать ее. Маша придвинулась вместе со стулом, сцепила руки и
начала говорить.
Шмелев умел слушать и не привык удивляться. Он умел слушать так хорошо, что
усилием воли сдерживал даже свой нервный тик, когда чувствовал, что это может помешать
рассказу. И, конечно, Маша не могла удивить его своим рассказом о муже, который сначала
искал свою часть, потом воевал в чужой, потом выходил из окружения, потом попал в