Page 159 - Живые и мертвые

маленькой, – что будет с Москвой?
– Не знаю. Не берусь судить, не хочу врать, не представляю. Но что войну проиграем –
не думай! А если думаешь – выбрось из головы! Все, что я тебе рассказал, правда. И я же
тебе говорю: не проиграем войны! Ни за что!
Он сказал это с силой и, кажется, с тревогой за Машу: не поколебалась ли она по его
вине?
– Нет, я и сама так думаю. – Маша поглядела ему прямо в глаза. – Я просто хотела
проверить свое чувство.
Вдруг ее лицо стало отчужденным, далеким, и он сразу заметил это.
– Что с тобой?
– Машина пришла, я слышу.
Она поспешно надела шинель, оглянулась, пошарила по столу, нашла фонарик,
порывисто сунула его в карман и только после этого, уже одетая, в шинели и ушанке,
бросилась к Синцову на грудь и молча замерла на целую минуту, не в силах сказать ни слова.
А он за эту минуту, обнимая ее, пережил чувство полного отчуждения от всего, что
было связано с ним самим, от всех своих бед, прошлых и будущих. У него остался один
только беспредельный страх за Машу, за то, что она летит туда, к немцам, что это будет
скоро и что никакая сила не позволит ему ни узнать, что там с ней, ни шевельнуть хотя бы
пальцем, чтобы помочь ей…
– Может быть, ты проводишь меня до машины? – спросила она, отрываясь от него. –
Она прямо за углом.
– Нет. Не хочу, чтобы твои видели меня. И вообще не надо ни с кем откровенничать,
что ты встретилась со мной. Потом, когда, как говорится, снова выйду в люди, скажешь, если
захочешь, а сейчас не надо. Ваше дело каверзное. Возьмут да и оставят тебя из-за такого
мужа, – горько усмехнулся он и на секунду предательски подумал: «Вот бы и оставили».
– Не говори так!
Он еще раз быстро обнял ее, поцеловал, отпустил и даже подтолкнул к дверям. Маша,
не оборачиваясь, взяла со стола узел и вышла в переднюю.
Но, когда она уже открыла дверь, он догнал ее, снова повернул к себе и спросил:
– Скажи, куда летишь? Хочу хотя бы представлять себе, где ты будешь.
– В район Смоленска, – сказала она.
– Будь осторожной, – порывисто, захлебываясь заговорил он. – Будь хитрой, как лиса,
как черт, как дьявол, только не попадись к ним, умоляю тебя! Ты слышишь? Умоляю тебя! Я
ничего не хочу, все не важно… все не важно… ничего не хочу, только чтобы ты была жива.
Понимаешь, ты?!
Он, как сумасшедший, тряс ее за плечи и повторял эти слова, которые в другую минуту
показались бы им обоим нелепыми.
Потом вдруг разом утих, улыбнулся, протянул ей руку и, подождав, пока она положила
в нее свою, сжал ласково и крепко, но не до боли.
– До свидания, Маша! Машенька моя… Маша, Маша…
И, отпустив руку, повернулся и пошел назад в комнату.
Она торопливо захлопнула за собой дверь и побежала вниз.
Уже со двора она на бегу посмотрела на свое окно – оно было открыто настежь. В едва
начинавшемся сереньком рассвете она смутно увидела лицо мужа. Он не махал ей руками и
не кричал. Просто стоял у окна и молча смотрел ей вслед…

В десять утра того же дня Маша вошла в маленькую адъютантскую перед кабинетом
начальника школы. Адъютанта не было: он куда-то вышел. Маша несколько минут
подождала, вздохнула, обдернула на себе гимнастерку и постучала в дверь.
– Входите! – послышался голос изнутри.
Маша вошла, закрыла за собой дверь и сказала то, что уже привыкла говорить за три
месяца пребывания в школе: