Page 184 - Живые и мертвые

исключен из партии, разбронирован и отправлен бойцом на фронт. Эта новость порадовала
Малинина. То, что в Москве брали в оборот таких, как Кукушкин, укрепляло его в
убеждении, что в конце концов вообще все будет в порядке: Москву не только не сдадим, но
авось до самой до нее и не доотступаемся.
О Кукушкино, который был, по его мнению, большим прохвостом, Малинин со
злостью подумал, что этот выкрутится. Сунут его на фронт, а он все равно выскочит, как
пробка, где-нибудь в тылу.
Отдохнув, Малинин поднялся до самого взгорка, на котором сидел его взвод. Вчера бой
сложился так, что он не был здесь ни днем, ни ночью и чувствовал себя без вины виноватым.
Он взял за обыкновение хоть раз на дню повидать каждого из своих бойцов: не так-то много
их осталось в роте. Да и жизнь такая – вчера не повидал, а сегодня уже не придется: взвод
вчера опять понес потери, и в нем, по утренним данным, осталось всего одиннадцать бойцов,
считая командира взвода сержанта Сироту. Этот Сирота командовал взводом уже неделю,
после того как в один день убили двух лейтенантов: утром – воевавшего с начала войны, а
вечером – присланного на его место прямо из училища.
Развалины кирпичного завода, собственно, были не развалины, тут нечего было и
разваливать. Завод только начали строить и бросили недостроенным. Заложили фундаменты,
основания печей и начали стены, выведенные на разную высоту, но нигде не выше чем до
пол-окна. Здесь же, чуть поодаль, была заложена и будущая заводская труба. Круглая
мощная кладка поднималась на метр над землей, а внутри была заглублена для подземного
дымохода – это был как бы естественный круглый дот, который оставалось только
приспособить под хорошее пулеметное гнездо.
Еще три дня назад, когда занимали эту позицию, Малинин, сам старый пулеметчик,
посоветовал получше использовать трубу и позавчера видел, как в ней устраивался вместе со
своим станковым пулеметом Синцов; он с начала боев попал в роту к Малинину, отчасти
волею случая, потому что мог бы вообще оказаться в другом полку и батальоне, а отчасти
волею Малинина, потому что уже здесь, в батальоне, Малинин замолвил слово, и,
разверстывая пополнение, Синцова зачислили в его роту.
Синцов, как это скоро выяснилось, оказался человеком бывалым и умел обращаться с
оружием. Солдатские повышения, как всегда в дни больших боев, не заставили себя ждать.
В первое утро он подносил патроны, к вечеру лег вторым номером за «максим», а на
второй день заменил убитого первого номера. Четыре дня назад, при отступлении с прежних
позиций на эти новые, Синцов со своим вторым номером до самой темноты прикрывал
огнем отход роты и, по мнению командира роты лейтенанта Ионова, проявил при этом
смелость и выдержку.
Лейтенант Ионов даже сказал, что первого номера надо представить за это к медали «За
отвагу», но Малинин, помня прошлую историю Синцова, воздержался от поспешности. Его
строгая душа и чувство личной ответственности за Синцова не позволяла спешить с таким
делом. Он только с похвалой, с именами и фамилиями, упомянул в очередном
политдонесении о действиях пулеметного расчета, а в ответ на предложение писать
наградной лист промолчал. И командир роты, занятый другими заботами, сам запамятовал о
Синцове.
Сейчас Малинину хотелось повидать Синцова, но пошел он не к пулеметному гнезду, а
сначала к развалинам самого завода, где сидел сержант Сирота.
Сержант Сирота, как и все люди, не был, конечно, избавлен от чувства опасности, но
оно не играло особой роли в его соображениях по службе. Его могли убить так же, как и
всякого другого, – этим заканчивалось вообще все, в том числе и служба, но на строгость
несения этой службы мысль о смерти повлиять не могла.
Увидев политрука роты еще издали, Сирота подтянул ремнем ватник, проверил, как раз
ли посередине лба приходится звездочка на ушанке, и вскинул на плечо новенький, только
что смазанный автомат ППШ.
В последнюю неделю эти автоматы стали поступать в дивизию; Сирота получил его