Page 179 - Живые и мертвые

Улица словно вымерла. Синцов потерял счет времени и снова зашел в вестибюль.
«Добьюсь, чтобы задержали! Нагрублю, откажусь уйти. А что же еще делать?»
Он вошел с этим решением, ожидая, что в третий раз столкнется с мрачным часовым, с
которым они уже осточертели друг другу, но часовой за это время сменился. На посту стоял
маленький красноармеец с девичьим чернобровым лицом.
– Товарищ боец, – сразу вынимая из кармана бумажку и идя прямо на часового,
решительно сказал Синцов, – вот мое направление. Вызовите дежурного или доложите ему.
У меня срочное дело.
Красноармеец принял из рук Синцова бумажку, Синцов отдал ее и сделал шаг назад.
Красноармеец оценил это и, искоса смерив дистанцию между собой и подателем бумаги,
стал читать ее. Несколько секунд уважение к подписи «бригадный комиссар запаса»
боролось в нем с недоверием к бумаге без печати. Наконец, еще раз искоса взглянув на
Синцова, он снял трубку стоявшего на тумбочке телефона.
– Товарищ дежурный по прокуратуре, докладывает часовой. Тут явился гражданин с
направлением в прокуратуру от бригадного комиссара, фамилию не разбираю. Просит, чтоб
вы спустились на минуту… Есть! Слушаю… Сейчас придет дежурный, – сказал он Синцову
и протянул ему обратно бумагу.
Минут через пять из двери вышел военюрист третьего ранга. Молодой, худощавый, с
блестевшими от воды, только что наспех зачесанными волосами и с багровым пятном на
правой щеке. Кажется, военюрист, перед тем как ему позвонили, спал за столом, навалясь
щекой на кулак. Он прочел бумагу, вернул ее и посмотрел на Синцова.
– Почему без печати?
Синцов ответил, что в коммунистическом батальоне нет печати. Дежурный кивнул –
это простое объяснение в те дни не могло удивить его.
– Ну, а что вам, собственно, надо в прокуратуре? Почему вас направили?
– Меня направили по моему личному вопросу, – сказал Синцов и оглянулся. Что ж, вот
так, здесь, стоя в вестибюле, и рассказывать все, что он должен рассказать? – Я попрошу,
чтоб вы или тот, кому вы прикажете, уделили мне полчаса.
Дежурный еще раз посмотрел на Синцова. Лицо этого человека вызывало доверие –
открытое, усталое, честное лицо. Одежда, правда, была сборная, не по росту и грязная, а
сапоги больно уж драные. Но дежурный вспомнил, что человек пришел с бумагой из
коммунистического батальона, и подумал, что, рассчитывая получить обмундирование,
многие, уходя из дому, надевают что придется. Наверно, честный человек: нечестные люди в
такое время держатся подальше от военных прокуратур. Но слушать то, что ему будет
рассказывать этот человек, дежурный не мог, и отправить его еще к кому-то тоже не мог, и
не мог объяснить причину, по которой он не может сделать ни того, ни другого.
А причина заключалась в том, что, кроме двух часовых – одного сменившегося и
сейчас спавшего и другого, заступившего на пост, – он, военюрист третьего ранга
Половинкин, был единственным лицом, находившимся сейчас в помещении окружной
военной прокуратуры. Третьего дня, получив соответствующее приказание, прокуратура
передислоцировалась в другое место, на одну из подмосковных станций. Архив был
эвакуирован, а текущие дела перевезены на новое место дислокации. В прокуратуре уже
вторые сутки оставались лишь пустые шкафы, телефоны, два часовых и он, дежурный,
обязанный направлять по новому адресу тех, кто сюда явится или позвонит и кому будет
положено сообщать этот адрес. Разговаривать с Синцовым здесь, внизу, дежурный не мог,
потому что должен был дежурить наверху, у своего телефона. Брать его с собой наверх не
считал возможным, потому что каждому, кто поднялся бы на второй этаж прокуратуры,
стало бы ясно, что она уехала! А этого посторонним было вовсе не положено знать!
– Вот что, – сказал дежурный, обдумав сам с собой все возможности, – вы подождите
тут, в комнате, в бюро пропусков. Я нахожусь на дежурстве, не могу отрываться на
выслушивание вашего дела, а тем, кто сможет, я, как они освободятся, скажу. Или вызовем,
или спустятся, поговорят с вами. Пусть он там подождет, – пальцем показал он часовому на