Page 194 - Живые и мертвые

громкое, задыхающееся урчание.
– Если подойдет, будет стрелять в амбразуру, – сказал Синцов.
– Ты тогда бей по смотровой щели, – сказал Баюков, – а я выползу – и гранатами!
Но Синцов не ответил и дал очередь по новой перебегавшей через лощину группе
немцев.
Невидимый танк продолжал урчать где-то снаружи. Синцову показалось, что он стоит
на одном месте, не приближаясь и не удаляясь. Наконец танк снова появился, но не перед
трубой, у самой амбразуры, как они боялись, а опять внизу, на прежнем месте.
– Не взял по наледи подъем! – радостно сказал Синцов и вытер рукавом пот.
В танке снова приподнялась крышка люка, на секунду показалась голова танкиста,
потом люк закрылся, и танк немножко подвинулся, меняя позицию. Пушка, как
указательный палец, поднялась и опустилась, нацеливаясь на амбразуру. Синцову стало не
по себе. Снаряд, кроша кирпич, ударил у самой амбразуры. Снова удар – снова кирпичная
пыль. Еще один оглушительный взрыв, железный гром подскочивших листов – и внезапная
глухота в обоих ушах от удара головой об стену. Синцову показалось, что снаряд попал в
амбразуру и разорвался внутри, хотя, если б это было так, то от них с Баюковым ничего бы
не осталось.
На самом деле снаряд ударил снаружи в край амбразуры, и лишь несколько осколков
вместе с взрывной волной влетели в трубу. Чувствуя тупую боль в затылке, Синцов бросился
к пулемету, увидел немецкого танкиста, который, откинув крышку люка, спокойно стоял во
весь рост в башне и, прикрыв глаза козырьком от слепившего солнечного света, разглядывал
результаты попадания.
Синцов чуть шевельнул дулом пулемета, поймал верхний обрез башни, плечи танкиста
и нажал на спуск, вложив в это слабое движение всю силу своей ненависти к немцам.
Танкист сломался пополам в поясе и чуть не выпал из башни, но кто-то изнутри потянул за
ноги убитого – Синцов был уверен, что он убит, – втащил в танк и захлопнул люк. Танк
сделал подряд еще три выстрела из пушки, уже неточных, – только один из них попал в
трубу, – и, развернувшись, пошел вниз.
Только теперь Синцов оставил пулемет и нагнулся над неподвижно лежавшим
Баюковым. Тот лежал и тихо постанывал.
– Что с тобой, Коля? – спросил Синцов, чувствуя страшное одиночество.
– В спину попало… у поясницы, – тихо сказал Баюков.
Он приподнялся на руках, ноги его не слушались.
Синцов заворотил шинель и ватник и увидел на спине у Баюкова небольшое кровавое
пятно. Осколок был маленький, но ударил в позвоночник, и Баюков не мог двигаться.
– А вот руки ничего, – пока Синцов перевязывал его, говорил Баюков, шевеля
пальцами. – Ты подвинь меня, я ленты смогу подавать.
Синцов повернул и подвинул его. Баюков коротко застонал, но все-таки дотянулся до
ленты и слабым движением подал ее в пулемет.
– Могу еще. Что же это такое, ноги-то…
– Это просто шок у тебя, – сказал Синцов, не вдаваясь в смысл собственного
объяснения, просто утешая Баюкова. – Пройдет.
Он тревожно взглянул в амбразуру. Ему не хотелось пропустить немцев, если они
снова сунутся по лощине в зону обстрела, хотя в то же время он чувствовал, что чем больше
они насолят немцам, тем, наверное, скорее придет конец ему с Баюковым и их пулемету.
Он подумал о том, что немцы могут подняться по другому склону, а они с Баюковым
теперь не могут даже одновременно защищать две амбразуры. Оторвавшись от пулемета, он
подбежал ко второй амбразуре. Дым над кирпичным заводом давно уже разошелся, и там все
молчало; наверное, все были мертвы, иначе чем объяснить это? Он перебежал обратно и
снова взглянул в амбразуру с пулеметом.
– Смотри, смотри! – крикнул он с восторгом, хотя Баюков был рядом и кричать было
незачем.