Page 192 - Живые и мертвые

командование части…» Понятно?
– Понятно.
В ту ночь Синцов еще раз сел писать свои объяснения – коротко и со ссылками на лиц,
как сказал ему Малинин.
Но, как бы коротко он ни писал, писать все это еще раз, после того, как он уже
рассказывал это Маше, рассказывал Елкину и Малинину, после того, как он уже писал все
это в прокуратуре, после того, как он много раз, оставшись один на один с собой, вспоминал
все это, – писать еще раз было тяжко. Да что же он, в конце-то концов, пошел воевать или
объяснения писать? Но он все-таки написал и отдал Малинину; это было на следующий день
на марше. Дивизия, загибая обнаженный фланг, поспешно отходила на запасные позиции, и
шлепавший по густой грязи, еще более хмурый, чем обычно, Малинин, поравнявшись с
Синцовым, молча взял у него заявление и сунул в карман шинели. И, хотя Синцов потом
много раз видел Малинина, они уже больше не говорили об этом.
Сейчас, слушая сотрясавшие землю тяжкие удары, Синцов пытался представить себе,
как и кому Малинин передал его заявление, что сказал при этом и куда следует теперь ждать
вызова: в политотдел или в Особый отдел? И, хотя он считал, что после десяти дней боев его
уже не отзовут с передовой, нерешенность судьбы тяготила его. Прибавлялась еще невеселая
мысль, что могут ранить, увезти в тыл – и тогда прощай и это объяснение, и Малинин!
Выйдешь из госпиталя, попадешь в другую часть, и придется писать все сначала…
– Слушай! – перекрикивая гул артиллерии, на ухо Синцову крикнул Баюков. –
По-моему, там в ребят попало!
Синцов подошел к запасной амбразуре и увидел сквозь расплывающийся дым, что одна
из недостроенных стенок завода вроде бы стала ниже.
– Да, кажется, попало, – сказал он с тревогой.
Это было примерно на десятой минуте после начала немецкого обстрела. Огонь
продолжался еще полчаса и ушел вглубь, в тылы; теперь вместо разрывов слышался только
частый свист проносившихся над головой снарядов.
– Ты, Коля, гляди сюда, держи связь, если кто покажется, – кивнул он Баюкову на
амбразуру, из которой был виден кирпичный завод, а сам снова пошел к той, где стоял
пулемет.
Отсюда был хороший обзор: в тылу стояла стена разрывов, а по снежной лощине,
между высотой с кирпичным заводом и высотой с тремя домиками, двигались немецкие
танки. Передние уже поднимались по склону, к тому месту, где раньше стояли три, а теперь
оставался всего один покосившийся домик и где в подвалах под домиками и в окопах вокруг
них, как это знал Синцов, сидели два наших взвода.
Передний танк остановился, выстрелил из пушки, и последний из трех, уже
покосившийся домик, как карточный, завалился набок. Под танком рванулся огонь, и он
закрутился на одном месте. Потом под ним рванулся еще один огонь, и из танка пошел
густой черный дым. Черные фигурки выскочили через верхний люк на свет; по ним
застучали редкие винтовочные выстрелы. Ветер тянул оттуда, слышно было хорошо, и это
только подчеркивало тревожную редкость выстрелов. Там, где засели два наших взвода,
почти не стреляли. Другой танк прошел мимо горящего и, перевалив высоту, скрылся за
гребнем. Танки, шедшие по лощине, тоже беспрепятственно двигались вперед.
Прошла еще минута – и в поле зрения Синцова появилась немецкая пехота. Темные
фигурки цепочкой шли по снегу позади своих танков.
– Баюков, к пулемету! – крикнул Синцов и поймал в прорезь уже пристрелянную
вешку, до которой еще метров на сорок не дошли первые немцы.
Баюков подбежал, поправил ленту, посмотрел сначала в амбразуру, а потом
напряженно, снизу вверх, – в лицо Синцову. «Чего же ты не начинаешь?» – говорил его
взгляд. Но Синцов выждал еще полминуты: ориентир был точно пристрелян, и он хотел этим
воспользоваться.
Цепочка немцев вышла на уровень вешки. Он дал короткую очередь, потом длинную и