Page 197 - Живые и мертвые

бросил Малинину. Малинин дернул нитку, разорвал зубами пакет и, приподнимая
бесчувственное тело Баюкова, стал еще раз бинтовать его, поверх старых бинтов.
Малинин бинтовал Баюкова, а тот, не приходя в чувство, тихонько постанывал.
– Стонет, – сказал Малинин. – Может, еще оживет… Ну как там немцы?
– Не видать.
– По-моему, гонят их наши.
– Поглядите в ту амбразуру.
Малинин поглядел в амбразуру и кинулся к пулемету.
– Давай, давай! – хрипло закричал он.
Они перетащили пулемет к большой амбразуре, но, пока устанавливали прицел, кучка
немцев, отступавшая через лощину, уже скрылась из зоны действенного огня. Бой затихал,
немцы были выбиты отовсюду, кроме взятой ими с самого начала высоты с тремя домиками.
Сейчас по этой голой теперь высоте била наша артиллерия, но немцы успели подтащить туда
минометы и отвечали сильным огнем.
Синцов уже привык за эти два часа к тому, что все наши, сидевшие там, на высоте,
перебиты и что там теперь немцы. Но Малинин понял это только сейчас. Большинство из тех
сорока двух человек, кто еще сегодня утром составлял его роту, были теперь мертвы, там, на
этой взятой немцами высоте, и здесь, в развалинах кирпичного завода.
– Пропала рота. – Он покачал головой и добавил с несправедливым презрением к себе:
– Проспал роту, а сам жив остался!..
– Да что вы, Алексей Денисыч!
– Молчи, не говори! Сам знаю… – Расстроенный до глубины души, Малинин
остервенело мотнул головой. – Посмотри в ту амбразуру. Не идут немцы?
Синцов почувствовал, как ноги у него подкашиваются от усталости.
– Нет, не идут, – сказал он и сел у стенки.
И в этот момент оба они, и Синцов и Малинин, одновременно услышали шорох.
Малинин схватился за висевшую на поясе гранату, но тотчас же опустил руку.
В лазе показались голова и плечи сержанта Сироты. Командир взвода очнулся и
приполз сюда на выстрелы, таща с собой винтовку, приполз, неизвестно откуда взяв силы,
потому что, выбравшись из лаза с помощью Малинина, он не только не мог стоять, но и не
мог сидеть: его пришлось, как мешок, прислонить к стенке. Нижняя половина лица,
замотанная бинтами, была у него черно-красная, а лоб и подглазья – без кровинки, белые,
как бумага. Он сидел, не поворачивая головы, а только скашивая глаза то на Малинина, то на
Синцова и силясь что-то сказать. Ему, наверное, казалось, что он говорит, но из-под его
повязки вылетали только лающие, нечленораздельные звуки.
– Понятно, комзвод, понятно, – сказал Малинин, останавливаясь над ним и
успокаивающе кивая головой. – Ваша мысль понятна. Все в порядке, отбили немцев. Скоро,
наверное, наши придут, подкрепление нам подбросят…
Но Сирота все еще силился что-то сказать, и снова невозможно было понять ни слова
из того, что он говорил. Малинин наконец не выдержал и прекратил эту обоюдную муку:
– Ты не старайся, Сирота, все равно я не понимаю: у тебя рот разбитый… Звук и
только, а голоса нет. В госпитале полежишь – восстановится, а сейчас не пробуй, не мучь
себя…
Сирота посмотрел на него широко раскрытыми глазами, словно не доверяя, но
Малинин снова кивнул, и Сирота, потянувшись рукой к винтовке и с усилием положив ее
себе на колени, откинулся к стене и закрыл глаза.
– С твоей стороны ничего не видать? – спросил Малинин у Синцова, снова ставшего к
амбразуре.
– Не видать, – как эхо, ответил Синцов.
– Если до темноты наши не придут, я здесь с ними останусь, – сказал Малинин, кивнув
на обоих раненых, – а ты за связью пойдешь. Нельзя такую позицию отдавать. Мы еще
отсюда ту горку можем отбить, коли дураками не будем, – сказал он, поглядев через