Page 200 - Живые и мертвые

предположений не было правильным. Для их срочного вызова с передовой была совершенно
иная причина. В штабе дивизии сегодня во время боя сидел приехавший от одной из
московских газет писатель, человек известный и уже немолодой. Его и в дивизию-то пустили
поморщившись: как бы не убили, а потом отвечай! Но когда он сейчас, вечером, узнал от
командира дивизии, что впереди, в батальоне, есть политрук и пулеметчик, отбившие
несколько немецких атак и положившие полсотни немцев, он твердо решил сам идти в
батальон, говорить с людьми. Ему так же твердо отказали в этом и не вполне
последовательно, чего он, впрочем, сгоряча не заметил, сказали, что ему в батальон пройти
сейчас нельзя, но людей, с которыми он хочет говорить, можно вызвать из батальона сюда.
Он пытался возражать: зачем же так специально? Но ему сказали то, что обычно говорят в
подобных случаях: людей все равно надо вызывать, не сейчас, так потом, и для них это не
составит разницы!
Пресекая дальнейшие споры, комиссар взялся за трубку, – хоть он и не решался
пустить писателя в батальон, он очень хотел, чтобы тот написал о людях их дивизии.
И вот Малинин и Синцов после боя, усталые, топали по снегу от высоты с кирпичным
заводом к усадьбе МТС. Сыпавший последние часы снежок прекратился. На небо вышла
луна. Снег засеребрился, заиграл, и сразу стало как-то веселее.
– Хорошая погода! – сказал Синцов.
– Смотри, немец лежит. – Малинин кивнул на темневший около самой стежки труп с
широко раскинутыми руками.
Поравнявшись с мертвым немцем, они на секунду остановились, взглянули на него и
пошли дальше.
– А ты, я вижу, стоящий мужик, – вдруг без всяких предисловий сказал Малинин.
Они молча прошли еще шагов тридцать.
– Если бы в партию заново вступал, я бы тебе рекомендацию не думая дал… – снова
неожиданно сказал Малинин и опять замолчал.
– Спасибо.
Они снова в молчании прошли с полсотни шагов.
– Скоро дойдем, – сказал Синцов.
И едва сказал, как позади ударила мина, потом еще одна…
Синцов и Малинин легли рядом на искрившийся белый снег, на котором они в своих
шинелях были видны, наверное, за целую версту. А мины не часто, но и не редко
продолжали рваться в шахматном порядке по всему снежному полю, вздымая черные конусы
и разбрасывая вокруг себя запах гари.
– Не по нас, – сказал Малинин, – беспокоящим по площади бьют.
– Угу, – сказал Синцов сквозь зубы.
По ним или не по ним, а они лежали уже пять и десять минут, а мины одна за другой
падали на поле то справа, то слева, то спереди, то сзади, и чувство опасности, не
притупляющееся, а, наоборот, обостряющееся у людей после только что пережитого
тяжелого боя, владело и Малининым и Синцовым. Они оба лежали молча, им не хотелось ни
говорить, ни думать, ни успокаивать друг друга, хотелось только одного – чтобы поскорее
кончилось, чтобы их не убили и они могли идти дальше.
Налет окончился так же внезапно, как и начался. Белое поле, на котором вечерний
снежок только-только успел прикрыть следы дневного боя, снова было изуродовано следами
разрывов. Оно снова было войной и пахло ею.
Малинин и Синцов встали и пошли. Им не было суждено погибнуть на этом ночном
снежном поле. Писатель со своим блокнотом, вечным пером и беспомощно-виноватыми
расспросами штатского человека ждал их у комиссара дивизии. Заявление Синцова лежало в
шинели Малинина, а наградной лист на Синцова за сегодняшний бой сочинялся в штабе
полка, но и тому и другому еще только предстояло сойтись вместе.
Война шла своим чередом. Кончался еще один день ее. И главным в этом дне было не
заявление, лежавшее в шинели Малинина, и не наградной лист, писавшийся в штабе полка, и