Page 203 - Живые и мертвые

техники вывел десять грузовиков и один поврежденный танк.
– А, пропади ты пропадом! А я-то думал… – Генерал осекся, остановился, шагнул к
Климовичу и обнял его. – Прости, брат, не обижайся! Сколько людей вывел?
– Около пятисот, – сказал Климович. – Через час уточню.
– Драться могут?
– Могут. Но боеприпасы на исходе.
– Боеприпасы дам. А танк один?
– Один.
– Все-таки вывел. Из принципа, что ли?
– Из принципа, – сказал Климович.
В тот же вечер этот последний танк сожгли немцы на улице той самой деревни, у того
самого дома, где Климович встретился с генералом. Так погиб последний танк…
А сегодня он пройдет с восемьюдесятью танками через Красную площадь и выйдет на
Подольское шоссе, почти на то же направление, где был тогда.
«Не больно-то продвинулись немцы с тех пор. Оказывается, кусается она, Москва-то!..»
Проходя обратно мимо Мавзолея, Климович остановился. У входа по-прежнему стояли
часовые, а там, за ними, несколько ступенек вниз, в глубине, лежал Ленин. Если у
Климовича и раньше не укладывалось в голове, что Москва может быть взята немцами, то
сейчас, около Мавзолея, это казалось вдвойне немыслимым. Представить себе, что здесь, на
Красной площади, у Мавзолея, не мы, а фашисты, в их форме, в их фуражках, с их
свастиками на рукавах… этого не могло быть!..

В это утро Серпилина еще до рассвета разбудил его сосед по госпиталю, полковой
комиссар Максимов.
– Федор Федорович, вставай! На парад поедем, – тормошил он Серпилина за плечо.
Серпилин поднялся одним рывком и быстро спросил:
– Что?.. Какой парад? Когда? Куда ехать?..
Он еще не проснулся, но делал вид, что проснулся, и, глядя в глаза полковому
комиссару, спросонок соображал, что случилось: почему Максимов, которого вчера днем,
еще до окончательной выписки, отпустили в Москву, сейчас, ночью, стоит перед ним точно в
таком же виде, в каком уехал, в полном обмундировании, стоит и смеется?..
– Вставай, вставай! – повторял между тем Максимов, присаживаясь рядом с ним на
койке. – Седьмое ноября сегодня. Парад. Приглашаю, едем!
– Какой парад? – переспросил Серпилин, все еще не веря, что это серьезно. – Немцы
под Москвой! Какой парад?
– Парад! – повторил Максимов и улыбнулся своей веселой, ослепительной улыбкой. –
Товарищ Сталин распорядился. Вчера выступал в метро на Маяковского, я там был, только
поздно вернулся, будить тебя пожалел… Вчера выступал, а нынче сказал – быть параду!
– В самом деле? Не шутишь? – Серпилин осторожно спустил с койки уже зажившие, но
непослушные ноги, с которыми все еще приходилось обращаться как со стеклянными.
– Какие шутки! – Максимов снова улыбнулся. – Тем более – погода нелетная. Я уже
выходил, смотрел: небо затянуло по-честному, в нашу пользу.
– Если шутишь, не прощу, – сказал Серпилин, глядя снизу вверх в смеющееся лицо
Максимова.
– Зачем же так грозно? Я уже и «эмку» выпросил.
– А выпустят?
– Позавчера же выпустили!
Действительно, Серпилину, уже начавшему гулять с палкой в госпитальном саду,
позавчера разрешили съездить получить партийный билет, ордена и новое генеральское
удостоверение. Об этой поездке и говорил Максимов.
– Так то в наркомат…
– А тут на парад, – продолжал улыбаться Максимов. – Ты уже не лежачий генерал, а