Page 208 - Живые и мертвые

Баюкова за кирпичный завод наградили, – так что поздравляю!
Удивительное обыкновение было у Малинина: чем больше души вкладывал он в
какие-нибудь слова, тем угрюмее и неприветливее говорил их. Со стороны, если бы
кто-нибудь слышал только звуки его голоса, можно было подумать, что он не поздравляет
Синцова с орденом, а делает ему выговор.
– Да-да, – радостно подтвердил комбат Рябченко, – я сам слышал! Поздравляю вас,
товарищ Синцов!
Синцов сказал: «Служу Советскому Союзу!» – но, к собственному удивлению, почти
не почувствовал радости; наверно, потом она еще придет, эта радость, а пока не
почувствовал. Вспомнил кирпичный завод, вспомнил искалеченного Сироту и
тяжелораненого Колю Баюкова, вспомнил, как утром хоронили то, что осталось от всех
остальных, и радость застряла где-то на полпути, как сухарь в горле.
– А вас, товарищ старший политрук, можно поздравить? – спросил он, пользуясь тем,
что Малинин все еще не отошел.
– Мое дело маленькое, – сказал Малинин все тем же угрюмым тоном, и Синцов так и не
понял, награжден он или не награжден.
На самом деле Малинин не был награжден, потому что его решили представить не к
Красной Звезде, а к Красному Знамени, а Красное Знамя давал фронт, а во фронте кто-то,
сокращая и не входя в подробности, вычеркнул среди других и политрука Малинина. Но
Малинин относился к тому, что его не наградили, с редким даже у нетщеславного человека
равнодушием. Причина этого равнодушия была в том, что он действительно считал, что его
дело маленькое, дело вовсе не в нем, Малинине, а в том, как дела у людей, которые ему
поручены. Он был вполне удовлетворен тем, что оставшийся в строю Синцов и
находившийся на излечении Баюков, которых он представил к награде, оба награждены
именно так, как он просил. Прося за кого-нибудь, он всегда делал это как бы нехотя, но
потом уже стоял на своем и болезненно переживал отказы.
– Слушай, Синцов! – сказал он, помолчав. – Младшего сержанта тебе присвоили,
орденом наградили, в дивизионной газете о тебе написали. Считаю, тебе надо перед
будущими боями подать о восстановлении в партии. Как ты на это смотришь?
Как смотрел на это Синцов?! Малинин лучше, чем кто-нибудь, знал, как он на это
смотрит.
– День сегодня, по-моему, подходящий, чтобы написать заявление. – Малинин искоса
взглянул на небо, с которого начал сыпать снежок.
В голосе его послышался непривычный оттенок торжественности. Так же как и все, он
был взволнован тем, что должно было произойти на Красной площади.
Синцов взглянул прямо в глаза Малинину: «Может, ты рано заговорил об этом? Тогда
зачем заговорил, не подумав? А если не рано, тогда поддерживай меня до конца. Потому что,
если ты не поддержишь, кто же поддержит?»
Малинин встретил взгляд Синцова и тоже несколько секунд молча смотрел ему в глаза.
За эти дни, пока дивизия пополнялась, стоя под Москвой, Малинин, ничего не говоря
Синцову, добился через политотдел дивизии соответствующего формального запроса и
получил ответ. Да, отчетная карточка на коммуниста Синцова И.П. хранилась там, где ей
положено было храниться. Его принадлежность к партии подтверждалась документально,
без чего никто не стал бы даже и рассматривать вопрос о восстановлении. Это был первый и
важный шаг, и именно о нем подумал сейчас Малинин. Но по глазам его трудно было
сказать, о чем он думал в эту минуту; у него было такое выражение лица, словно он ничего
особенного не думал, а просто решил еще раз внимательно поглядеть на Синцова: «Вот,
значит, какой ты есть, Иван Синцов! Так-так…»
Вдруг справа раскатом донеслась команда:
– Сми-иррр-но!
Рябченко как на пружинах выскочил вперед, Малинин мешковато шагнул за ним,
шеренги стали равняться…