Page 207 - Живые и мертвые

утре, в этих квадратах войск, застывших на площади, в самом даже не сразу умещавшемся в
сознании факте, что сегодня состоится парад, было что-то такое, что делало собравшихся
здесь людей счастливыми: это было первое за войну осязаемое предчувствие еще
неимоверно далекой победы, испытанное в то утро на Красной площади сразу и вместе
несколькими тысячами людей.
– Слушай, какая вышла история!.. – взволнованно заговорил над самым ухом
Серпилина исчезавший куда-то Максимов. – Места себе не нахожу… Один полк моей
дивизии здесь… Вон стоит, у ГУМа. – Максимов показал рукой на квадраты, темневшие в
правом дальнем конце площади. – Мне говорили, что дивизия в боях, а оказывается, ее пять
дней назад вывели, пополнили и сегодня ночью перебросили через Москву на новое
направление. И этот полк тоже прямо с площади отправят. А я и не знал, вот история!
Максимов был одновременно и воодушевлен и опечален.
– Не все тебе счастливчиком быть, – пошутил Серпилин. – Один раз не повезло,
проморгал! Может, после парада…
– А что после парада? – перебил Максимов. – Проситься сверх штата вторым
комиссаром? Эх, лучше б не знать! – Он с досадой махнул рукой, но не выдержал и стал
жадно вглядываться в колонны своего стоявшего у ГУМа полка.
Серпилин тоже посмотрел в ту сторону и с завистью подумал, что хотя Максимов и не
попадет в свою дивизию, но в какую-нибудь другую наверняка выпросится и все равно скоро
окажется на фронте.
Если бы глядевший в сторону этого полка Серпилин мог на таком расстоянии видеть
лица солдат, он увидел бы в первой шеренге правофлангового батальона знакомую длинную
фигуру своего бывшего адъютанта в старой замызганной шапке и новом, коротковатом
полушубке, с автоматом на груди.
Дивизии, в которой когда-то, в начале войны, был комиссаром Максимов и в которой
сейчас служил Синцов, на следующий день после боев у кирпичного завода выпала доля,
редко кому выпадавшая под Москвой в те месяцы. Вместо того чтобы, как обычно,
пополнить прямо на передовой, ее сменили и отвели во фронтовой тыл. Правда, несмотря на
тяжелые, доходившие до двух третей состава, потери, пополняли ее в тылу недолго, всего
пять дней, а на шестой уже подняли по тревоге. Штаб дивизии, артиллерийский и два
стрелковых полка тут же, в ночь, перебросили через Москву за Подольск, где вновь
угрожающе продвинулись вперед немцы, и только один полк задержали на день в Москве,
для участия в параде.
Команды «смирно» еще не было подано. В строю переговаривались о том, как их
бросят после парада на фронт: своим ходом, на машинах или эшелоном? Второй, и главной,
темой разговоров был парад и будет ли на параде Сталин. Большинство считало, что будет,
но были и сомневающиеся.
– Вот увидишь, младший сержант, не будет его, – говорил Синцову стоявший рядом с
ним автоматчик.
– Чего так?
– А того, что я бы вовсе не разрешил ему сюда, на площадь, являться. Мало ли чего! –
кивнул автоматчик на серо-белое, туманное, низкое небо. – Побоялся бы за него!
– А за себя не боишься? – Синцов тоже поглядел в небо.
– За себя не боюсь: для меня немцы стараться не будут. А для него постараются. Хоть и
затянуло, а из-за облаков насквозь как кинут!.. Что тогда будешь делать?.. – И автоматчик
упрямо повторил еще раз, что, спроси у него, он бы не разрешил товарищу Сталину являться
на парад.
В эту минуту к Синцову подошли комбат Рябченко и Малинин, которому за эти дни
дали вместо трех кубиков шпалу и назначили комиссаром батальона.
– Здравствуй, – сказал Малинин Синцову своим обычным угрюмым голосом и, как
всегда, хмуро, словно Синцов был в чем-то виноват перед ним, глянул на него исподлобья. –
Командир полка комбату сказал, что в штабе дивизии приказ получен. Звездой тебя и