Page 214 - Живые и мертвые

– Чего-чего? Пустил бы?
– Ну да. Пусть идет к своим, рассказывает.
– Так бы и пустил живого?
– Да уж конечно не мертвого.
– Ловко ты, младший сержант, тех двух немцев резанул, у церкви. Аккурат у меня диск
кончился, сейчас, думаю, за бугор уйдут, а ты их тут и резанул, – перебив спор, обратился к
Синцову третий автоматчик, ефрейтор по фамилии Пудалов.
Его Синцов тоже знал уже три, нет, даже четыре дня и успел заметить про себя, что
этот Пудалов хотя и вполне исправный боец, но почему-то нет-нет да и старается
подслужиться даже к такому невеликому начальству, как командир отделения. Синцов и
правда срезал там, у церкви, очередью бежавшего немца, но одного, а не двух; второй успел
перебежать. И Пудалов знал это, но, как видно, не считал за грех польстить командиру
отделения.
– Второй ушел, – сказал Синцов. – У меня только остаток диска был.
– А между прочим, немцы за здорово живешь от танков бегают, – сказал Леонидов. И
на его худом, узком лице мелькнула жесткая усмешка. – Эх, если б столько танков наделать,
чтобы сразу всем до одного в танки сесть – и ка-а-ак давануть их. Пестрак, а Пестрак! – стал
расталкивать он локтем сидевшего с ним рядом рослого солдата, который спал, откинувшись
усталой головой к стене.
Лицо у солдата было молодое, чистое, красивое. Но даже во сне было на нем
выражение такой усталости, что Синцову стало жалко Пестрака – ну зачем его будить?
– Пусть спит, – сказал он.
– Не-е, пусть он расскажет, как он своего танка испугался. Танк как мимо нас пошел, а
он ка-ак в сугроб прямо бросится и лежит плашмя, не шевелится… Пестрак, а Пестрак!
Но Пестрак спал, а выражение смертельной усталости на его лице было не оттого, что
он устал больше других, напротив, он был моложе и сильнее многих, – выражение усталости
на его лице было от всего пережитого за этот день.
Хотя людей во взвод автоматчиков брали большей частью из числа уже участвовавших
в боях, но, как это сегодня понял Синцов, в бою Пестрак был впервые, хотя и попал в часть
после ранения. А впрочем, что тут удивительного? Разве редко человека ранят еще до того,
как он в первый раз сам увидит в глаза врага или хотя бы издали выстрелит по нему?
Синцов сидел у печки, смотрел на людей своего отделения, спавших и сидевших рядом
с ним у огня, и думал о том, что дольше всех он теперь знает Леонидова – целых пять дней, а
меньше всех Пестрака – всего два дня. Он смотрел на них и думал, что за всю свою жизнь он
не знал столько скоротечных встреч, неразлучных товариществ и бесповоротных разлук со
столькими людьми, как за эти пять месяцев войны. Был капитан-артиллерист в лесу под
Борисовом; и батальонный комиссар – пограничник, которого убило бомбой; и полковник, с
которым в Орше искали поезд на Могилев; и летчик с бомбардировщика; и капитан-танкист,
которого он во второй раз снова встретил под Ельней и опять потерял из виду; и Хорышев, у
которого он был политруком в роте; и Золотарев, с которым они шли к своим и который,
будь он жив, один на всем свете мог бы подтвердить, что Синцов говорит о себе только
правду от первого и до последнего слова…
А Коля Баюков? Жив ли он, поправляется или навсегда стал калекой? И где он, куда
написать ему про его орден?
А что делать? Все время вокруг тебя исчезают одни и приходят другие люди, иначе и
не может быть на передовой. Так было и так будет.
– Ну что, ребята, спать? – сказал Синцов, гоня все эти некстати пришедшие мысли.
Автоматчики стали укладываться. Синцов тоже собрался лечь, как вдруг дверь
открылась и в избу вошел Малинин.
– Как с продуктами?
Синцов сказал, что на завтра еще есть сухой паек.
– К утру кухни подвезем, – сказал Малинин. – Отдыхайте. Действовали хорошо,