Page 219 - Живые и мертвые

целлулоидной мыльнице, кисточка была новая и хорошая. Была еще и безопасная бритва, но
бесполезная – без лезвий. Все это попало к Синцову в одном из мешочков с подарками.
Подарки шли в дивизию с Алтая, где она стояла до воины, и пришли не к 7 ноября, а с
опозданием в две недели. Из алтайцев в батальонах и ротах уже мало кто остался, а среди
автоматчиков был всего один – командир взвода Караулов. И все же то, что подарки пришли
так издалека, с Алтая, особенно тронуло людей, и автоматчики написали ответное письмо
землякам Караулова. Писал под диктовку Синцов, а Караулов, стоя за спиной, как
запорожец, время от времени ввертывал разные выражения по адресу немцев. В тот день он,
что с ним редко бывало, расчувствовался и выпил лишнего.
Синцов вспомнил об этом сейчас, доставая мыльницу и кисточку.
– Вот, – сказал Леонидов, постучав пальцем по газете. – Вот! Я в армейской еще
позавчера заметил, хотел вам почитать, да у меня кто-то замахорил… Вот… – И стал
медленно читать вслух громким, сердитым голосом: – «Немецко-фашистские мерзавцы
зверски расправляются с попадающими к ним в плен ранеными красноармейцами. В деревне
Никулино фашисты изрубили на куски восемь раненых красноармейцев-артиллеристов; у
троих из них отрублены головы…» – Он задержал палец на том месте, до которого дочитал,
и, продолжая держать его там, поднял злые глаза и спросил: – Ну, что? – Спросил так, словно
кто-то спорил с ним. Потом снова посмотрел на то место, где держал палец, и повторил: – «У
троих из них отрублены головы…» А я вчера немца убил, так мне Караулов по уху дал. Да?
– Так тебе и надо! – отозвался Комаров. – А что же, люди старались, «языка» брали, а
ты его бьешь! Посмотри, какой стрелок!
– Так я ж его и брал, – возразил Леонидов.
– Не ты один брал.
– Ну ладно, по уху, – сказал Леонидов. – Не будь он комвзвода, он бы у меня
покатился! Ладно, пусть, – повторил он. – Но он же еще пригрозил: в другой раз повторить –
расстреляю! Это как понимать?
– А так и понимать: не бей «языка», – снова наставительно сказал Комаров.
– А как понимать, что меня еще старший политрук тягал? Он мне про «языка» не
говорил. Он говорит: «Раз пленный, то вообще не имеешь права… Какое твое право!» – он
мне говорит. А это, – Леонидов упер палец в газету так, что прорвал ее, – а это я имею право
читать? Или не имею? Я в газете своими глазами все это вижу, как людям головы рубят! А
мне по уху? Да?
Он замолчал, ожидая, что ему кто-нибудь ответит. Но ему никто не ответил, и он стал
читать дальше, повысив голос против прежнего:
– «В деревне Макеево командир роты связи тов. Мочалов и политрук роты тов.Губарев
обнаружили зверски истерзанные трупы красноармейцев Ф.И.Лапенко, С.Д.Сопова,
Ф.С.Фильченко. Фашисты надругались над ранеными, выкололи у них глаза, отрезали носы
и перерезали горло…» – Он снова оторвался от газеты. – Для чего нам про это пишут? А,
младший сержант?
– Чтоб злей были.
– Я и так чересчур злой!
– А «языка» все равно не трогай, – отозвался Комаров, любивший бить в одну точку. –
Раз взял, значит, взял.
– Чересчур вы добрые, погляжу я на вас! – зло сказал Леонидов.
Синцов отложил бритву. Последние слова Леонидова рассердили его.
– А ты нам свою злость в глаза не суй! Подожди… – хлопнул он по колену, видя, что
Леонидов собирается прервать его. – Ты злой! А сколько фашистов у тебя на счету? Кроме
того пленного, два? А Комаров добрый, у него четверо!
– Не все пишутся, – угрюмо ответил Леонидов.
– У всех не все пишутся. У Комарова тоже не все записаны. Какая же твоей злости
цена? От злости, что мало убил, решил к двоим третьего добавить? Пленных бить – злость
недорогая!