Page 256 - Живые и мертвые

кормить людей и, главное, скорее класть их спать. Многие до того измаялись, что,
набившись в уцелевшие избы, свалились как убитые, не в силах даже поесть перед сном.
Рябченко боялся, что среди ночи может явиться Баглюк и послать батальон дальше в
наступление. Он молил бога, чтобы этого не случилось, и хотел, чтобы люди побольше
времени урвали для сна.
Слева на горизонте сквозь метель розовело зарево над станцией Воскресенское. В два
часа ночи со стороны станции приехал на санях Баглюк вместе с командиром дивизии и
потребовал, чтобы Малинин и Рябченко подняли людей. Два других батальона Баглюка уже
четвертый час брали станцию и никак не могли взять ее. Немцы отчаянно дрались и жгли
станцию прямо на глазах.
От Рябченко требовалось, чтобы он поднял свой батальон и, сделав последнее усилие –
семикилометровый бросок вперед, пересек дорогу, по которой немцы вытягивали со станции
свои тылы. Если он перережет дорогу или хотя бы выйдет к ней, немцы бросят станцию и
начнут отход.
Так поставил задачу Баглюк. А командир дивизии спросил, сколько нужно времени,
чтобы поднять людей.
Рябченко честно сказал: «Полчаса». Он ожидал в ответ крика, но предпочитал
пережить это, чем кривить душой. Все равно меньше чем за полчаса ему не поднять и не
построить людей, и то слава богу.
Баглюк, кажется, и хотел возвысить голос. Но командир дивизии, посмотрев на часы,
спокойно сказал:
– Хорошо, но только чтобы ваши полчаса действительно были полчаса!
Рябченко и Малинин принялись за свое трудное дело. В таком состоянии людей может
поднять на ноги только что-нибудь чрезвычайное: обвал, наводнение, пожар, ну и, конечно,
война, которая в любой день боев запросто соединяет в себе все эти так грозно звучавшие в
мирное время слова.
Через полчаса батальон Рябченко, насчитывавший к концу вторых суток наступления
немногим больше семидесяти человек, построился в две неровные шеренги.
Вдали стояло зарево пожара.
Рябченко подал команду «смирно», и Серпилин подошел к строю батальона.
Он коротко повторил всему батальону то, что Баглюк говорил командиру и комиссару,
и сказал, что сейчас от них зависят две вещи: чтобы там, на станции, осталось хоть
что-нибудь, кроме дыма и пепла, и людям – женщинам и детям – завтра было где жить; и
второе – от них зависит, чтобы их товарищи не легли безвозвратной жертвой под этой
станцией. Вот уже четыре часа они атакуют ее и не могут взять, но немцы сами побегут
оттуда, как только батальон обойдет станцию и перережет дорогу.
Он, командир дивизии, знает, что батальон полностью выполнил утренний приказ и
сделал сегодня все, что мог, но он все-таки просит их пойти и перерезать фашистам путь к
отступлению.
– Такая к вам просьба. Большая просьба, – сказал он, закончив свою короткую речь, и
хотя его слова по тону мало чем отличались от приказа, хотя он мог бы просто сказать: таков
мой приказ, но он употребил слово «просьба». И если не в каждом из этих усталых сердец, то
все же во многих из них что-то шевельнулось от этого слова, хотя слово остается словом, а
надо было с теплого, кровью заработанного ночлега идти опять вперед по метели и
принимать там бой с немцами.
– Товарищ генерал, батальон выполнит поставленную вами задачу! Выполним и
доложим еще до рассвета, – сказал Рябченко, словно стараясь молодцеватостью, звонким
голосом возместить то угрюмое молчание, в котором стоял его батальон.
Он подал команду, и люди двинулись.
Серпилин стоял и смотрел, как проходили мимо него бойцы, и на его таком же усталом,
как у них, лице было выражение благодарности к этим людям и понимание всей меры того,
что они сейчас делают. Он бы и сам сделал на их месте то, что делали они, но это не мешало