Page 60 - Живые и мертвые

– Двадцать.
– Густой у них автоматный огонь, – сказал Зайчиков. – Еще с финской стало ясно, что
надо автоматы в массовом масштабе брать на вооружение, а все чесались. Так и прочесались
до самой войны. У нас хорошо, если десять автоматов на полк, а у них сотни! – В его
ослабевшем, хриплом голосе слышалось раздражение.
Шмаков стал рассказывать, что происходило в левофланговом батальоне. Серпилин и
комдив слушали его: Серпилин – внимательно, Зайчиков – с пятого на десятое, каждые
полминуты жмуря глаза от болей в животе.
– Прямо рожать собрался, – сказал он наконец, через силу улыбнувшись.
– Я к тебе в землянку перейду, товарищ Шмаков, – сказал Серпилин, – а здесь у
комдива медицинский пост поставим.
Вначале Серпилин хотел настоять, чтобы комдива перенесли на медпункт, но потом
раздумал. В конце концов теперь, в окружении, неизвестно, где в полку тыл, а где передовая.
Пусть лежит здесь, все равно не уговоришь, а затевать споры, зная, что они ничем не
кончатся, Серпилин не любил.
– Не надо мне никакого поста, – сказал Зайчиков. – Выходит, я тебя из землянки
выжил!
– Надо! – решительно сказал Серпилин. – В этом со мной не спорь, я же в прошлом
как-никак фельдшер, опыт имею.
Зайчиков невольно улыбнулся. Он вспомнил прозвище Серпилина «фельдшер» и свою
стажировку у него в дивизии в далеком тридцать третьем году.
– Если сумеешь, постарайся задремли, Николай Петрович. – Серпилин встал. – Пойдем
с комиссаром подобьем итоги дня, а потом вернемся к тебе за приказаниями.
«Как же, нужны тебе сейчас мои приказания! – беззлобно и честно подумал Зайчиков,
проводив взглядом Серпилина. – Ты не Лошкарев. Повернись у тебя иначе, ты бы сейчас
дивизией, а то, глядишь, и корпусом командовал и сам бы мне приказания отдавал… Если
бы только у нас с тобой связь была», – вспомнил он о прерванной связи с армией и горько
усмехнулся.
В землянке у Шмакова, в которую тот сам зашел сейчас впервые, сидя друг против
друга на койках – Шмаков на койке убитого утром комиссара, а Серпилин на койке убитого
вечером начальника штаба, – они подвели итоги дня и, как тришкин кафтан латая
сегодняшние потери в полку, обсудили, кого и куда переместить, чтобы заткнуть все дыры.
Нужно было к ночи назначить одного командира батальона, двух командиров рот и трех
политруков вместо выбывших за день из строя. Шмаков пока познакомился с людьми только
в одном батальоне, да и то наспех; почти все кандидатуры называл Серпилин. Когда дошло
до политрука, Серпилин вспомнил Синцова.
– А что ему, – сказал он, когда Шмаков пожал плечами, – за мной хвостом ходить, пока
не убьют? Раз по званию политрук, пусть идет политруком роты. Будет не хуже других, а
будет хуже – все равно другого нет.
Через пять минут разбуженный Синцов, протирая сонные глаза, стоял перед
Серпилиным и Шмаковым, которого вовсе не ожидал здесь встретить, и выслушивал их
краткое напутствие. Его отправляли теперь же, пока темно, в роту, к тому самому Хорышеву,
с которым они вчера сидели разутые на железнодорожной насыпи и, греясь на солнышке,
грызли тарань.
– Я только не командовал никогда, – неуверенно ответил Синцов, когда Серпилин
задал ему хотя и положенный, но в этих обстоятельствах, пожалуй, бессмысленный вопрос:
«Как, справишься?»
– А ты покомандуй, – наставительно сказал Серпилин. – Звезду на рукаве и три кубаря
на петлицах носишь, значит, имею право с тебя требовать в соответствии со званием. – Он
проговорил все это довольно сердито, не потому, что на самом деле сердился на Синцова, а
потому, что хотел подчеркнуть перемену в его положении. – Провожатых теперь тебе не
положено, а не доберешься – дезертир! – И Серпилин улыбнулся, давая понять, что